Лишь один раз он обернулся и бросил короткий взгляд настарый дом. На террасе была только Дейрдре. Но молодой человек, конечно же,скоро вернется. Священника до глубины сердца потряс тот нежный поцелуй. Какприятно видеть, что даже сейчас кто-то продолжает любить эту заблудшую душу,которую он, отец Мэттингли, так и не сумел спасти.

Кажется, сегодня вечером она должна была что-то сделать…Вроде бы кому-то позвонить, причем по важному делу. Но после пятнадцати часовдежурства, двенадцать из которых она провела в операционной, памятьотказывалась ей служить.

Пока она еще не была Роуан Мэйфейр с ее личными заботами ипечалями. Пока она была лишь доктором Мэйфейр, опустошенной, словно вымытаялабораторная пробирка. С дымящейся сигаретой во рту, засунув руки в карманыгрязного белого халата и взгромоздив ноги на соседний стул, она сидела вкафетерии для врачей и слушала обычный разговор нейрохирургов, оживленнообсуждавших все волнующие моменты прошедшего дня.

Негромкие взрывы смеха, гул множества одновременно звучавшихголосов, запах спирта, шелест накрахмаленных халатов, сладковатый ароматсигарет – все так привычно. Приятно посидеть здесь, ни о чем не думая, простоглядя на блики света на грязном пластике стола, на таких же грязных линолеумныхплитках пола и не менее грязных бежевых стенах. Приятно оттянуть тот момент,когда вновь включится разум, вернется память и мысли забурлят в голове, приносяс собой ощущение тяжести и отупелости.

По правде говоря, день сегодня прошел почти идеально – вотпочему у нее так гудят ноги. Ей пришлось, одну за другой, сделать тринеотложные операции, начиная с человека, которого привезли в шесть утра согнестрельной раной, и кончая жертвой дорожной аварии, попавшей ей на столчетыре часа назад. Если каждый день будет похож на этот, ее жизнь и впрямьсделается на редкость замечательной.

В том состоянии расслабленности, в каком она сейчаспребывала, доктор Роуан Мэйфейр это сознавала. После десяти лет, отданных учебев медицинском колледже, а затем интернатуре и стажировке, она стала тем, кемвсегда хотела быть: врачом-нейрохирургом. Точнее – лицензированным штатнымнейрохирургом в Центре нейротравматологии громадной университетской клиники,где в течение всего дежурства ей была обеспечена напряженная работа. Сюда наоперационный стол попадали главным образом жертвы различных происшествий икатастроф.

Надо признаться, она не могла избавиться от чувства гордостии торжества и буквально упивалась своей первой рабочей неделей, стольотличавшейся от будней усталого и измотанного старшего стажера, которомуполовину операций приходилось выполнять под чьим-то наблюдением.

Даже неизбежная говорильня теперь не казалась столь ужневыносимой: сначала отчет в операционной, диктовка анализа проведеннойоперации, затем продолжительный неформальный разбор ее в кафетерии длямедперсонала. Роуан с симпатией относилась к работавшим рядом с ней врачам. Ейнравились сияющие лица интернов Петерса и Блейка. Ребята появились здесьнедавно и смотрели на Роуан едва ли не как на волшебницу. Ей нравился докторСиммонс, старший стажер, постоянно нашептывавший ей страстным голосом, что оналучший врач на хирургическом отделении и что эту точку зрения поддерживают всеоперационные сестры. Ей нравился доктор Ларкин, которого его питомцы называлипросто Ларк. В течение всего прошедшего дежурства он заставлял Роуан даватьвсякого рода пояснения и комментарии:

– Ну давай же, Роуан, объясни все подробно. Ты должнарассказывать этим ребятам о том, что делаешь. Джентльмены, обратите внимание:перед вами единственный нейрохирург во всем западном мире, которая не любитговорить о своей работе.

Не любит – это еще мягко сказано. Роуан, обладавшаяврожденным недоверием к языку, ненавидела словесные упражнения, поскольку сбезупречной ясностью могла «слышать» то, что скрывалось за словами. К тому жеона не умела толково объяснять.

Слава Богу, сейчас все переключились на сегодняшнюювиртуозную операцию Ларкина, удалившего менингиому, и Роуан могла пребывать всвоем блаженно-изможденном состоянии, наслаждаться вкусом сигареты, питьотвратительный кофе и смотреть на яркие блики светильников на пустых стенах.

Правда, сегодня утром она велела себе не забыть о каком-тоделе, касавшемся лично ее, о каком-то телефонном звонке, который почему-то былдля нее важен. Что же это за дело? Ничего, как только она выйдет за воротаклиники, все вспомнится.

А выйти за ворота клиники Роуан могла в любую секунду.Как-никак теперь она штатный хирург, и ей незачем проводить в клинике болеепятнадцати часов. Роуан уже не придется спать урывками в дежурке и поминутнобегать в операционную, чтобы просто проверить, все ли там в порядке. Все, чтоне входит в круг ее обязанностей, оставлено на ее усмотрение – именно об этомона и мечтала.

Года два назад, нет, пожалуй, даже меньше, она сейчас несидела бы здесь, а на пределе скорости мчалась бы через Голден-Гейт, сгорая отжелания поскорее снова стать Роуан Мэйфейр, чтобы оказаться в рулевой рубке«Красотки Кристины» и, держа одной рукой штурвал, выводить яхту из заливаРичардсона в открытое море. Только пройдя все каналы и установив автопилот напродолжительное круговое плавание, Роуан позволяла себе спуститься в каюту, гдедерево стен блестело не хуже начищенной меди, и, поддавшись усталости,повалиться на двуспальную тахту. Погрузившись в короткий сон, Роуан тем неменее продолжала слышать каждый звук на скользящей по воде яхте.

Но все это было до того, как Роуан приобрела зависимость (вположительном смысле, разумеется) от сотворения чудес за операционным столом.Исследовательская работа все равно не утратила для нее своей притягательности.Элли и Грэм, ее приемные родители, были тогда еще живы, а дом со стекляннымистенами, стоящий на берегу Тайбурона, еще не превратился в мавзолей,заполненный книгами и одеждой его прежних обитателей.

Чтобы добраться до «Красотки Кристины», Роуан должна былапроходить через этот мавзолей. Ей неизбежно приходилось вынимать из ящикаписьма, все еще приходившие на имя Элли и Грэма. Кажется, пару раз им дажеоставляли сообщение на автоответчике – видно, звонил кто-то из иногороднихдрузей, не знавших, что Элли умерла от рака в прошлом году, а Грэм скончалсядвумя месяцами раньше, так сказать, от «удара». В память о приемных родителяхРоуан продолжала поливать папоротники. Когда-то Элли включала для них музыку.Роуан по-прежнему ездила на «ягуаре» Грэма, ибо ей было как-то неудобно продатьмашину. До письменного стола своего приемного отца Роуан так и недотрагивалась.