Отец Мэттингли сразу же проникся симпатией к англичанину.Напористый, уверенный в себе и в то же время весьма вежливый человек. И какхорошо одет: прекрасный полотняный костюм-тройка. Даже тросточка в руках. ОбликЛайтнера заставил отца Мэттингли вспомнить элегантных джентльменов,прогуливавшихся когда-то по Сент-Чарльз-авеню или отдыхавших на переднихтеррасах, наблюдая из-под полей соломенных шляп за прохожими… Да, то быладругая эпоха.

Стоя под раскидистыми ветвями дуба, отец Мэттингли негромкобеседовал с англичанином и при этом не переставал удивляться тому, какнепринужденно и легко себя с ним чувствует. Похоже, все, о чем рассказывалсвященник: шоковая терапия, лечебницы, новорожденная дочь Дейрдре, увезенная вКалифорнию, – было хорошо знакомо мистеру Лайтнеру. Однако отец Мэттинглини в коем случае не собирался упоминать о сплетнях Дейва Коллинза относительноСтеллы или «того человека». Повторять подобную чепуху было бы крайне глупо. Ктому же услышанное в тот июльский вечер слишком уж тесно соприкасалось стайнами, которые Дейрдре поведала ему на исповеди.

За разговорами священник не заметил, как они с Лайтнеромоказались возле ресторана «Дворец командора». Англичанин пригласил отцаМэттингли на ленч. Для священника это было большим удовольствием. Он уже непомнил, когда обедал в дорогих новоорлеанских ресторанах вроде этого, соскатертями на столиках и льняными салфетками. Англичанин заказал превосходноевино.

Во время ленча он искренне признался, что интересуется историейсемейств, подобных Мэйфейрам.

– В свое время у них была плантация на Гаити, давно,когда остров еще назывался Сан-Доминго. Думаю, что та плантация называлась нафранцузский манер – Мауе Faire. Еще до восстания рабов на Гаити предки нынешнихМэйфейров нажили себе состояние на кофе и сахаре.

– Неужели вам известно столь далекое прошлое этогосемейства? – удивленно спросил священник.

– Да, конечно. Об этом написано в книгах поистории, – пояснил Лайтнер. – Плантацией управляла сильная и властнаяженщина – Мари-Клодетт Мэйфейр Ландри, пошедшая по стопам своей матери АнжеликиМэйфейр. Но к тому времени на Гаити сменилось уже четыре поколения Мэйфейров.Первой на острове появилась Шарлотта, она приплыла из Франции еще в тысячашестьсот восемьдесят девятом году. Ее дети-близнецы Петер и Жанна Луиза прожилипо восемьдесят одному году.

– Неужели? Я и понятия не имел, что это такое старинноесемейство.

– Я привожу вам лишь те факты, которые подтвержденыдокументально, – слегка пожав плечами, откликнулся англичанин. –Самое интересное, что даже черные бунтари не осмелились сжечь плантацию.Мари-Клодетт удалось эмигрировать вместе со всей семьей и громадным состоянием.На берегу Миссисипи, ниже Нового Орлеана, они создали новое поместье – ЛяВиктуар на Ривербенде. Думаю, они называли его просто Ривербенд.

– Там родилась мисс Мэри-Бет.

– Да! Правильно. Так, дайте-ка мне вспомнить. Кажется,это было в тысяча восемьсот семьдесят первом году. В конце концов река все-такисмыла их дом. А он был подлинным шедевром, с колоннами по всему периметру. Впервых путеводителях по Луизиане даже поместили его фотографии.

– Хотел бы я их увидеть, – признался священник.

– Как вы знаете, дом на Первой улице они построили ещедо Гражданской войны, – продолжал Лайтнер– Фактически его построила КэтринМэйфейр, а позже в нем жили ее братья, Джулиен и Реми. Затем в этом домеобосновалась Мэри-Бет. Надо отметить, Мэри-Бет не любила сельскую жизнь. Еслине ошибаюсь, именно Кэтрин вышла замуж за ирландского архитектора по фамилииМонехан, который впоследствии совсем еще молодым умер от желтой лихорадки. Вызнаете, наверное, что он построил здания нескольких банков в центре города.После его смерти Кэтрин не захотела оставаться на Первой улице – слишком тяжелопереживала утрату.

– Кажется, я тоже слышал, давно правда, что тот домспроектировал Монехан, – сказал священник, которому совсем не хотелосьперебивать Лайтнера. – Я также слышал, что мисс Мэри-Бет…

– Да, не кто иная, как Мэри-Бет Мэйфейр, вышла замуж засудью Макинтайра, хотя тогда он был всего-навсего начинающим адвокатом. Их дочьКарлотта Мэйфейр ныне является главой этого дома. Кажется, так…

Отец Мэттингли слушал как завороженный. И причиной тому былне только его давний и болезненный интерес к Мэйфейрам. Его покорило обаяниеЛайтнера и мелодичное звучание английской речи. Тема вполне невинная: толькоистория – и никаких сплетен. Давно уже отцу Мэттингли не доводилось общаться стаким воспитанным человеком. О чем бы ни рассказывал англичанин, манераизложения отличалась объективностью и тактом.

И, сам того не желая, священник поведал Лайтнеру историю омаленькой девочке на школьном дворе и о неведомо откуда появившихся там цветах.Словно в утешение и оправдание самому себе, отец Мэттингли мысленно приводилдовод, что в его рассказе нет ничего из услышанного когда-то на исповеди. И всеже его мучило чувство стыда за собственную болтливость – и это после всего лишьнескольких глотков вина! Углубившись в воспоминания о той необыкновеннойисповеди, священник потерял нить разговора. Внезапно мысли его перескочили наневероятный рассказ Дейва Коллинза о странностях семейства Мэйфейр, вызвавшийстоль гневную реакцию отца Лафферти. Вспомнился ему вдруг и тот факт, что отецЛафферти присутствовал при удочерении ребенка Дейрдре.

Интересно, предпринял ли отец Лафферти что-нибудь в связи совсей этой болтовней Дейва Коллинза? Сам отец Мэттингли так и не смог что-либосделать.

Англичанин вполне терпеливо отнесся к паузе в рассказесвященника. И неожиданно отца Мэттингли охватило ощущение, что этот человекпрослушивает его мысли. Но ведь это совершенно невозможно! В противном случае окакой тайне исповеди вообще может идти речь?! И что тогда делать священникам?

Каким длинным казался тот день. Каким приятным, легким. Вконце концов отец Мэттингли все же поделился с англичанином сведениями,полученными от Дейва Коллинза, и даже вспомнил о книжных иллюстрациях сизображениями «смуглого человека» и шабаша ведьм.

Англичанин слушал священника весьма заинтересованно ивнимательно, ни разу не прервал его ни единой репликой, а только молча подливалвина или предлагал сигарету.

– И как прикажете все это понимать? – прошепталнаконец отец Мэттингли.

Лайтнер молчал.

– Коллинз умер, а сестра Бриджет-Мэри, похоже, будетжить вечно. Ей уже под сто лет.

Англичанин улыбнулся.

– Вы имеете в виду ту сестру, с которой встретилисьтогда на школьном дворе?