В первые послевоенные годы партийное руководство стремилось вернуть контроль над собственными государственными функционерами. Как указывают Джон Барбер и Марк Харрисон, во многих областях экономики и управления военного времени государство уступило власть местному начальству, которое предположительно лучше разбиралось в ситуации на местах36. Люди в городах и селах Советского Союза всячески ловчили, дабы обойти произвольные либо репрессивные законы и правила или минимизировать их действие. Временное ослабление строгого партийного надзора за экономикой и социальной жизнью пробудило ожидания либерализации после принесенных в войну жертв. Но партийные руководители, едва приступив к восстановлению страны, тут же постарались вновь подчинить себе бюрократию, экономику, суды и социальную инфраструктуру, включая колхозы, жилье, торговые и распределительные сети37. Партия добивалась возвращения практического контроля над институтами и идеологического – над духовной и политической жизнью госаппаратчиков; возрождения и укрепления политической лояльности и нравственного мира «нового советского человека». Борьба со взяточничеством была задумана как важный шаг в этом направлении.

* * *

Непреходящая одержимость режима стремлением пресечь широко распространенные хищения государственной собственности тоже способствовала повышенному вниманию ко взяточничеству, поскольку кражи нередко сопровождались раздачей направо и налево взяток. Вороватые работники, понимали следователи, частенько «подмазывали» ревизоров, инспекторов, администраторов, дабы облегчить, а потом прикрыть расхищение государственных ресурсов. После войны забота о «защите государственной собственности», подхлестнутая голодом 1946-1947 гг., достигла новых высот и вылилась в указ от 4 июня 1947 г. Защита госсобственности занимает в сталинской идеологии центральное место. Конституция СССР 1936 г. гласила: «Каждый гражданин СССР обязан беречь и укреплять общественную, социалистическую собственность, как священную и неприкосновенную основу советского строя». Приказ Министерства юстиции, Министерства внутренних дел и Генеральной прокуратуры СССР от 15 июля 1946 г. предупреждал: «Взяточничество во всех его видах развращает работников государственного и хозяйственного аппарата… способствует расхищению и разбазариванию социалистической собственности и всякого рода беззаконию»38.

Прокуратура в служебных докладах поздних сталинских лет, сетуя на коварную природу взятки, заходила еще дальше. Аппарат, падкий на взятки, говорилось в докладах, это фактически путь к анархии, так как слабовольные «купленные» госслужащие утратят бдительность, не станут придерживаться социальных норм и тем самым откроют дверь преступности и хаосу. Когда совесть морально слабого работника можно купить, последствия бывают тяжелые. Бюрократы-взяточники способны даже помогать врагам советской власти, ослабляя национальную безопасность. В том же духе прокуратура упрекала местных прокуроров и судей за недооценку «социальной опасности» взяточничества39. Во-первых, работники морально развращаются, а во-вторых, когда государство грабят, это «вредит» его интересам. Подобная риторика, подтверждавшая как опасность коррупции для общественного устройства, так и ее вред для государственных интересов, заполонила и публичный дискурс, и внутриведомственные дискуссии40.

В частном письме от 8 марта 1948 г. генеральный прокурор СССР Сафонов выражал праведное негодование по адресу сотрудника-взяточника. Сафонову сообщили, что прокурор по фамилии Толчеев взял три взятки – в общей сложности 20 тыс. руб. «Если везде так идет проверка [кадров], – изливал свой гнев Сафонов, – то я представляю, сколько у нас людей страдают и страдает государство от всех тех, кто хочет за счет пота и крови миллионов трудящихся набить свои карманы и строить свое благополучие»41.

С точки зрения режима, одним из самых простых (но и самых неприятных) вопросов был: «Как может коррупция до сих пор существовать в социалистическом СССР?» Минин в своем возмущенном письме 1946 г. не говорил о возможных причинах столь широкого распространения взяточничества. Но партийные идеологи и специалисты-юристы, которых попросили отреагировать на острые замечания Минина, наверняка предлагали свои варианты.

Как мы видели, идеологи нашли одну главную причину живучести коррупции. Они винили в нежелательных социальных явлениях пережитки дореволюционного мышления, задержавшиеся в сознании некоторых людей. Подобное сознание, по их словам, сохранили ленивые и эгоистичные «паразиты». Честно трудиться они не желают; немногочисленные взяточники – это алчные люди, которые жаждут комфорта и праздности за счет интересов государства и своих сограждан. Пресса, освещавшая взяточничество довольно скупо, отражала данную точку зрения, подчеркивая, что начальники плохо подбирают кадры42: руководствуются не морально-политическими качествами человека, а дружескими чувствами или непроверенными рекомендациями. То есть, по официальному мнению, горстка «паршивых овец» исповедовала дискредитированную мораль прошлого. Понятно, однако, что в 1940-х гг. почти все коррумпированные работники, многие из которых состояли в партии, бесспорно являлись продуктами советской системы43.

Совсем иной набор объяснений взяточничества приводился в служебных докладах и переписке между самими работниками правоохранительных органов. Пытаясь найти причины коррупции среди собственных кадров, руководство прокурорских и судебных ведомств, как правило, обращало внимание на проблемы подготовки и профессиональной этики, уважения к закону, плохой оплаты, сложных условий труда и статуса. Абстрактные понятия вроде «капиталистического сознания» в ведомственных документах редко появлялись.

В качестве главной причины неистребимости должностных злоупотреблений представители правовой системы приводили низкий уровень образования кадров. При недостаточном обучении и неудовлетворительном надзоре на рабочем месте работники не усваивали нравов, необходимых для обслуживания советской общественности. Если говорить конкретнее о судьях, то здесь действовал целый ряд факторов. По окончании войны судьи, так же как специалисты многих отраслей экономики и управления, были неопытны и плохо подготовлены44. В военное время из-за призыва в армию, смертей, ранений, болезней, перемещения персонала имела место чудовищная текучка кадров, как указывал в письме Сталину министр юстиции Н. М. Рычков. К концу войны большинство судебных работников составляли новички, зачастую довольно молодые, не имеющие ни юридической подготовки, ни развитой профессиональной этики45. Во многих местах «пришлось на пустом месте заново строить весь судебный аппарат». Так случилось на Украине, в Белоруссии, Литве, Латвии, Эстонии, Молдавии, Карело-Финской ССР и на территориях РСФСР, побывавших в оккупации. Даже в 1948 г. судей с высшим юридическим образованием насчитывалось всего 10 %46. Постановление ЦК «О расширении и улучшении юридического образования в стране», вышедшее 5 октября 1946 г., призывало подготовить новую когорту юристов, давая им среднее и высшее юридическое образование47. При ряде учебных заведений начали открываться курсы по подготовке новых судей и повышению квалификации уже работающих.