Бодина Матраверс села. Гавар почувствовал руку жены на своем запястье. Ее наманикюренные ногти впились в сплетение вен.

– Прекрати, – потребовала она.

Гавар посмотрел на свои руки. Оказывается, это он громче всех аплодировал.

Гавар не понимал, почему на планирование мероприятия потребовались месяцы. Но по мере того, как осыпание лепестками и конфетти сменялось другой затеей, Гавар начал понимать.

Чтобы сгладить неловкое впечатление, произведенное речью Дины, леди Талия чуть раньше времени заставила играть струнный квартет, и за кофе и птифурами соответствующая празднику атмосфера восстановилась. Затем Гавар с Боудой начали обходить гостей, останавливаясь у каждого стола, чтобы обменяться банальностями и получить поздравления.

– Отличная выходка со стороны твоего брата и тети, – сказала Боуда, когда они приблизились к одному из дальних столов и увидели два пустых стула, предназначенные для Сильюна и тетушки Терпи.

– Это лучший свадебный подарок, который они могли нам сделать, – пробормотал Гавар. – Или ты бы предпочла финал, подобный тому, который они устроили в прошлый раз, когда нам пришлось отменить свадьбу?

Боуда поджала губы и ничего не ответила.

Фотограф фиксировал каждый их шаг. В парке Гавар отошел в сторону, пока фотограф суетился, прицеливаясь запечатлеть момент, как Боуда бросает букет в толпу хихикающих подружек. Он заметил, что и Дина тоже держится в стороне и наблюдает за весельем.

Гавар недоумевал, как ей пришло в голову произнести такую речь. Он бы предположил, что это Мейлир написал ей спич, но Мейлир был мертв. Внезапно Гавара охватила глубокая печаль. Они с Диной не заслуживали таких потерь.

Возможно, эта печаль погнала его на кухню к Либби. Рождение дочери, пожалуй, было единственным в его жизни, чего он не стыдился, и, когда он станет лордом Кайнестона, ее не будут удалять с глаз долой. Так почему бы им всем не увидеть ее сейчас?

Он посадил дочь на плечи и вынес в парк, как боевой штандарт. В сумерках под пологами золотого шатра танцевали Равные – элита Великобритании. На лужайках, смеясь, бегали дети, достаточно высокого происхождения, чтобы их сюда пригласили, они играли в пятнашки, крокет, боролись на траве.

Головы повернулись в сторону Гавара, когда он опустил Либби в гущу отпрысков благородного происхождения.

Либби засеменила к группе, игравшей в крокет, присела на корточки и попыталась забрать у них мяч, который был слишком большим и слишком тяжелым для ее маленьких ручек. Мальчик, улыбаясь, наклонился, взял мяч и подал ей.

В шатре возник переполох. Оттуда выбежала женщина, схватила мальчика за руку и потащила его за собой:

– Пора спать, Обри. Немедленно.

Либби заплакала, когда ее нового друга, протестующего, уволокли прочь.

На мгновение Гавару захотелось догнать женщину, схватить ее за волосы, принудить встать на колени и извиниться. Он почувствовал, как его Дар готов вырваться наружу и испепелить, и он сжал кулаки, сдерживая себя. Потом повернулся к гостям, наблюдавшим за ним, и позволил еще одному родителю пройти мимо него и забрать своего ребенка.

Перед ним возникло лицо его жены.

– Ты хочешь меня опозорить? Вначале моя сестра, теперь ты. Неужели я не имею права на один счастливый день? Отнеси ее назад на кухню.

– Нет, – ответил Гавар. – С какой стати? Она моя дочь, и Кайнестон будет моим, а ты сегодня дала клятву, и теперь ты тоже моя и должна мне подчиняться.

– А ты должен подчиняться законам страны. И скоро положение вот таких незаконнорожденных гибридов будет четко определено.

В ушах Гавара нарастал гул. Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от него. Ничего не вышло.

– Не смей мне об этом говорить! Закон о правопреемстве – пустая угроза отца, он считает, что так он держит меня в узде.

– Напротив. – улыбка Боуды была такой холодной, что, казалось, ее губы покрылись инеем. – Мы с твоим отцом только что завершили написание законопроекта. Он убирает любую двусмысленность о статусе детей, рожденных от Равных и простолюдинов. Они должны быть удалены из-под родительской опеки и содержаться в детских домах в городах рабов. Мы должны исключить мысль, будто они какие-то особенные, они – мерзость, которую нужно искоренить.

Гнев Гавара взорвался. Красная вспышка застила глаза. Гул в ушах оглушил. Лицо опалило огнем.

Несколько мгновений спустя зрение прояснилось.

Золотой шатер превратился в огненный шар.

– Гавар поджег шатер, – сказала Дина. – Началось столпотворение. Сомневаюсь, что у моей бедной сестры была брачная ночь, как у счастливой невесты.

Члены клуба столпились у огромного камина в зале Хайвителя, и, хотя был уже конец мая, в нем потрескивал огонь. Все они нуждались в его тепле, тепло грело им душу.

– И это заставило меня задуматься, – продолжала Дина. – Мы должны сменить тактику. Локальными протестами ничего не добиться. Люди, которые сейчас руководят страной, включая мою сестру, не хотят нас слушать. И как мы убедились на примере Милмура, протесты в городе рабов легко подавляются.

Аби видела, как Рени закивала и еще крепче прижала колени к груди. Эта худенькая девочка знала и видела то, чего не должен знать и видеть ни один ребенок. Аби была в этом абсолютно уверена.

– И что ты предлагаешь, Бодина? – спросила Хильда, когда Дина надолго замолчала.

– Конечно же, не баннеры развешивать и шествия по улицам устраивать, – язвительно сказала Джессика и посмотрела на Дину. События последней недели отразились на их лицах: бессонница и горе прочертили глубокие линии и легли тенями под глазами. – Ты имеешь в виду террор?

Дина молчала в нерешительности, Аби с удивлением отметила, что устрашающее слово не вызвало у нее непримиримого протеста.

– Если ты хочешь использовать это слово, то да.

Аби вжалась в спинку кресла, мысли в голове неслись вихрем. Оз как-то тяжело и неопределенно вздохнул, и было непонятно, это знак согласия или возражения. Они готовы к этому? Дина в состоянии принимать решения такого масштаба?

– Вы этого хотите? – спросила Аби, глядя на леди Армерию, которая сидела вместе с ними у камина. – Вы хотите, чтобы в том направлении продолжалось дело вашего сына?

– Мейлир хотел, чтобы все протесты были мирными, – сказала леди Армерия, переводя взгляд с Аби на Дину. – Но сейчас мой сын мертв.

Они следовали директиве Крована и гибель Мейлира общественности представили как самоубийство. Если бы подлинная история событий в Эйлеан-Дхочайсе открылась, то стала бы известна и глубина симпатии Дины к политическим взглядам Мейлира, а тогда были бы потеряны все шансы через ее сестру получать полезную информацию. Но матери Мейлира они рассказали правду.