к лампочке под зеленым абажуром.

Зашипела яичница в сковородке.

– А почему так?

– Налегке уж больно! Живут как на даче. Но приехали, видно, не для того.

Жаркие бельма глазуньи лопались, обрызгивая жирными лохмотьями островки золотисто-прозрачного сала со смуглой щетинистой коркой…

После ужина спать не хотелось. Я вышел на крыльцо.

Теплый ветер ждал во дворе, словно привязанный конь! Остро запахло соломой, потной сбруей, дегтем смазанных колес. Хотелось еще чего-то! Более далекого и родного: запах сосновых шишек и болотного ила.

Густым пеплом осыпались звезды на крышу отцовского дома. И опять я услышал эти странные звуки: будто взламывающие ночную твердь неба. Так ломается под детскими сапогами тонкий весенний лед. И страшно, и очень хочется испробовать глубину!

Вернувшись в избу, я спросил у деда об этих звуках.

– Журавли! Они здесь ночью летят.

– Почему ночью?

– Днем кормятся на полях…

Постелили мне, как всегда, на перине.

Свет погасили и закрыли дверь – оставив меня один на один с недавним детством.

С комода глядели те же темные Лики икон, лунный свет все так же старательно разглаживал жесткие складки нетленной одежды. Босые ноги чувствовали все ту же преданность самотканых половиков.

Мне показалось, что я опять расслышал женские голоса.

И будто бы колыхнулся над кроватью старый коврик. Когда-то на нем были яркие кудлатые облака, солнцем намазана зелень листвы, розовые журавли растянули улыбку заката. Уже много лет за этим ковриком томится дверь, которую я открывал когда-то детской рукой.

Отец ушел из этого дома по своей какой-то библейской надобности, а мама положила жизнь на строчки романса: «И мы не нашли свое счастье поныне, ничем не унять теперь нашу печаль!»

Перед ее зеркалом сейчас стояла незнакомая девушка, клоня голову в след сонному гребню.

3

– Я жил здесь когда-то… с отцом.

– Как славненько! – послышался звонкий голос.

Она появилась так внезапно, что я не успел разглядеть лица. В ту пору у меня было убеждение, что девочки, которые нравятся мне, просто передают мою влюбленность из рук в руки.

– И что же? – торопила она.

– Мне было три года, кажется. Но я помню голубую печь посреди… И вот эту смородину. Картофельное поле!

– Печь стояла посреди поля?

– Нет. Печь должна остаться там, где и была.

На крыльцо вышла женщина, с лицом, похожим на маску. Такими бесстрастными показались ее черты: тонкие брови и коротко стриженная густая челка. Лишь карие глаза смотрелись живо, но будто из прорезей, причем вырезанных меньшим размером, чем нарисовано карандашом на маске.

– Мама, к нам явился наследник этого дома.

Женщина смотрела на меня, как свалившуюся на нее лишнюю мороку. Пришлось скоренько объяснять, что дом построил мой отец, а потом мама увезла меня в Барнаул…

Девушка сказала, что она тоже из Барнаула, подчеркнув этим обособленность от матери.

Чтобы казаться непринужденнее, я постучал ладонью по столбику крыльца, мол, как тут обветшало все без меня.

– Оля, что ж…

– Совсем кстати.

– Приглашай молодого человека на чай!

Мать первой поняла серьезность моих намерений доказать любовь к родному гнезду. И поспешно ушла в дом.

– А я видел тебя вчера, поздно вечером…

– Может, это была не я.

– Я приехал на телеге.

– Это важно?

– Еще как!

– А вот у меня нет своего дома, хоть и родилась здесь недалеко. На соседней улице.

Девушка пригладила рукой светло-рыжие волосы с непокорными ковылевыми прядями:

– Зато есть белый замок с вишневой крышей! Вышила его крестиком еще в детстве. Как найду похожий, так и будет мой!

– Княжна Анна тоже любила вышивать.

– Кто это?

– Пока тайна!

– Не люблю тайн. В устах героев они звучат глупо.

Я понизил голос:

– Это гражданская жена адмирала Колчака.

Девушка засмеялась:

– Ты ее тоже видел – в неясном свете луны?

– Да, она стояла на крыльце, кутая плечи в мамину шаль.

– Подглядел! – произнесла серьезно, почти по слогам. – Звучит как-то странно: гражданская. Что-то вроде общественного долга!

– Нет, ничего. Я сам родился в таком браке.

Из открытых дверей послышалось:

– Оля, чай готов!

– Ну, пойдем, – сказала Оля. – Кстати, мою маму зовут Галина Степановна. Мое имя ты уже знаешь.

Я назвал себя, затем уселся на ступеньку крыльца:

– Сегодня не могу что-то. Сама понимаешь: родовое гнездо, столько накопилось!.. Вынеси мне чашечку, если нетрудно.

Подол платья коснулся моего плеча:

– Боже, какие мы тут баре!

4

Хлопнула калитка, я обернулся.

Никого!

Подгнившие столбики, подпираемые буйной черемухой, ржавые петли. Мальчишкой я катался на той дверце, расшатывая одряхлевшие гвозди.

– Это овальное зеркало, наверно, вашей мамы? – появилась Галина Степановна, примеряя вчерашнюю позу непокорной дочери.

– Да. У нас дома такое же, только размером больше. (Может быть, его оставили, чтобы вернуться?)

– У каждого зеркала свой характер, – серьезно заметила Галина Степановна.

Она помолчала, давая оценить ее мысль:

– Своя, так сказать манера. Как у художников. Изображение зависит от угла падающего света.

– Вам понравилось?

Она думала о своем:

– Женщина ощущает свой возраст, когда начинает делить зеркала!

Сказала мне, как уже понимающему мужчине: соединив мою маму с юной Олей – и этим перевела мои возможные отношения с ее дочерью в священную серебряную плоскость.

Я улыбнулся, вспомнив, что бабка накидывала квартирантам плату, после того как они невольно оглядывали себя в немецком зеркале.

Рядом с этой моложавой женщиной вязли мысли, хотелось казаться рассеянным, чтобы не подпасть под ее ясную логику: «В молодости нравится все!»

– Теперь вы с отцом, – Галина Степановна делала вид, что подбирает слова, – живете порознь?

– Да.

– И давно ты его видел? – допытывалась она, перейдя на «ты» после неудачной попытки превратить меня в возрастного союзника.

– Вообще не видел!

– Хотел бы?

– Хотел…

Стало очень тихо. В глубине дома слышалось радио: беспечная музыка.

– Зачем? – спросила Оля.

Она стояла спиной к матери.

– Глупый вопрос.

– А если он окажется не такой? – настаивала дочь. – Не таким, как был в мечтах.

Разговор был неприятен. Но опять возникло то чувство, как прошлой ночью, что девушка нуждается в моем присутствии.

– Не знаю, какими бывают плохие отцы, – сказал я. – Но у меня хорошие дядьки и дедушки!

– Молодец. А твой папа еще пожалеет. Если уже…

Оля вышла из-за спины матери и стала медленно спускаться по ступенькам:

– А ты сам не хотел его найти?

– Теперь уже нет.

5

– Ой, Коля Сличенко!

Мы умолкли, прислушиваясь к музыке в доме.

– Из бедного табора, а какой голос! – Галина Степановна пошла на звуки радио. – На знатной цыганке женился, чтобы в люди выйти. Пойду сделаю громче!..

Оля смотрела ей вслед. Когда динамик взвился, сказала тихо:

– Если слышу песни о матери, стыдно становится,