рукавов безупречного пиджака торчали синие обшлага рубашки и сверкали рубиновые запонки. Не поднимаясь из-за стола, Прондопул показал на два стула, жестом предлагая приятелям сесть:

– Я рад, что вы захотели побывать у меня в гостях, Петр Петрович.

Волна недовольства ударила в грудь Петру:

– Тысячу лет не видел бы вас, – произнес с агрессией в голосе.

– Вы столько не проживете, – равнодушно предупредил Прондопул.

– Я не сожалею об этом, – усмехнулся Петр.

– И правильно делаете, Петр Петрович. Поверьте мне.

Пантарчук смотрел на Прондопула исподлобья, покровительственный тон архидема не устраивал его. Прондопул держался так, словно видел перед собой букашку, вернее, безмозглого червяка, никчемность коего не подвергалась сомнению. Петра выворачивало от этого:

– С чего бы я должен вам верить? Вы вкручивали мне, что не бывали в моих ресторанах, а сами под моей маркой развили бурную деятельность. Я был в вашем ресторане, он – сплошной плагиат. Удобно устроились у меня под боком. А я знать ничего не знал.

– Теперь знаете.

– Это воровство чужого имени. Вы ответите за это.

– Я не ворую чужих имен, мне достаточно моего, – весомо сказал Прондопул. – Крадут люди. Только люди способны на это. Вы ничего не поняли, Петр Петрович.

– Да все я понял, господин Прондопул, не морочьте мне голову. Вы обыкновенный фальсификатор с завышенным самомнением! – И Петр, помня, как в его кабинете архидем не сел на стул, какой ему предлагался, тоже решил сесть на иное место.

Он скосил глаза на стулья вдоль стен и шагнул к другому стулу. Но в тот момент, когда начал опускаться и уже должен был почувствовать под собой мягкое сиденье, понял, что стула нет. Попытался опереться на соседние стулья, однако руки провалились в пустоту. Петр тяжело грохнулся на кроваво-вишневую плитку пола. И зарычал от нахлынувшей ярости.

В ответ, как насмешка, раздался голос архидема:

– Разве на полу удобнее, Петр Петрович?

Стол Прондопула находился далеко, но Петр слышал отчетливо, будто слова произносились возле его уха. Он побагровел от унижения, ощутив себя идиотом. Схватил протянутую руку Константина и грузно поднялся на ноги:

– Что за шутки?!

Прондопул повторил жест, предлагая сесть на стулья перед столом:

– Люди часто выдают желаемое за действительное, – сказал сухо и монотонно. – Вы подумали, что там есть стул, но его там нет.

Пантарчук засопел, щеки пошли пятнами, похожими на кроваво-вишневый галстук-бабочку Прондопула:

– Я не подумал, я видел! – надтреснул его голос.

– Смертному свойственно видеть то, что он хочет, но не то, что есть на самом деле, – холодно выдал архидем.

Пантарчуку и Грушинину ничего не оставалось, как пройти к стульям, предложенным Прондопулом. Они сели. Размытый взгляд черных глаз на удлиненном лице архидема давил внутренней пустотой.

Петру был знаком этот взгляд, но для Грушинина он был нов. Константин не мог разглядеть зрачков, их, похоже, совсем не было. Подобного в своей работе он еще не встречал, и теперь осознавал, что по таким глазам ничего определить невозможно. Неестественные глаза сбивали Грушинина с толку.

Прондопул приподнял над столешницей руку и развернул ладонью кверху.

Рука Петра без его желания потянулась навстречу этой ладони. Неожиданно для себя Пантарчук обнаружил, что он оторвал зад от стула и раскорячился в уважительной позе, пожимая ледяные пальцы архидема. Душа Петра запротестовала, все внутри перевернулось. Он потянул руку назад, но она не подчинилась. И пока Прондопул сам не отпустил, она была непослушной и чужой.

Затем архидем перевел взгляд на Грушинина. И тот ощутил сильное жжение у себя в сердце и даже в животе, словно Прондопул рассматривал его изнутри. Константина захлестнуло дикое состояние ужаса. Он словно полетел в глубокий черный колодец, где увидел свое отражение в студеной колодезной воде. По телу прошла рябь. И горло перехватило, как будто он захлебнулся. Но это длилось недолго. Все вдруг прекратилось, и Грушинин обмяк на стуле.

Прондопул поднялся из кресла. На костюме не было ни единой морщинки. Уголок носового платка над карманом идеально выложен. Взглядом охватил комнату:

– Вас обоих заинтересовала моя Лаборатория, – проговорил деловым тоном.

– Скорее, аномальные явления, – пробиваясь сквозь зажатость, вставил Пантарчук. – Как-никак, редкость в нашей жизни.

– Вы заблуждаетесь, Петр Петрович, – бескомпромиссно отверг Прондопул.

– Допустим, но все равно любопытно.

– И любопытного мало. Все давно известно, Петр Петрович, давным-давно.

– Если бы все было известно, жить было бы не интересно, – не сдавался Петр.

– Так оно и есть, Петр Петрович, так и есть. Ваша жизнь не имеет смысла в том виде, в каком вы ее проживаете.

– Ну, конечно, зато ваша жизнь полна смыслом, – иронично покривился Пантарчук. – Колесо не изобретаете, проще украсть чужое имя. Один горбатится, а другой на этом деньги делает. Славненько живете. Но со мной этот номер не пройдет. Ни на того напоролись. Я вытряхну вас из вашего презентабельного костюмчика.

– Снова заблуждаетесь, Петр Петрович, – проговорил Прондопул без тени иронии. – И вот так вся человеческая жизнь. А вы говорите, что аномалия – редкость.

Пантарчук насупился, завозился на стуле и удовлетворенно про себя отметил, что стул не издал скрипа. Выдержал его вес.

Константин под взглядом архидема напрягся. Голос Прондопула просвистел, как ветер:

– Вас, Константин Петрович, аномальные явления интересуют в меньшей степени, ведь так? Вас интересую прежде всего я, – проговорил он.

Грушинин не отрицал, хотя уклонился от прямого ответа:

– Все относительно. И все непостоянно.

– И вы тоже заблуждаетесь, – равнодушно сказал Прондопул.

Константин не понял, в чем, собственно, он заблуждался. И архидем пояснил:

– Даже когда ваши мысли бродят по Вселенной, они у вас неизменны.

Чушь и глупость, подумал Грушинин, неизменность мыслей означала бы неизменность мира. А все меняется с такой быстротой, что не успеваешь оглядываться. С утверждением Прондопула согласиться Константин не мог.

– Конечно, можете, – в ответ на его мысли надавил Прондопул, – потому что вам не дано знать всего. Вы повторяете то, что до вас уже тысячу раз проходили другие. Вы повторяете их дела и их мысли. И это потому, что вы не способны выйти за рамки, определенные для вас свыше.

– И тем не менее мир не стоит на месте, стало быть, мысли – тоже, – возразил Грушинин.

– Мир? Что такое мир? – Голос Прондопула поскучнел. – Что вы называете миром? То, что создали вы, или то, куда поместили вас от сотворения? Оглянитесь, разве вам не страшно жить в таком мире?

– Жизнь – это риск, – защищался Грушинин. – Главное уметь преодолевать страх, тогда все можно изменить.

– Можно, – согласился Прондопул, – только вы не способны этого сделать, потому что ваша жизнь предначертана не вами. В этом все неудачи. А теперь пойдемте, я