—Скажи, Мира, дело во мне? Я не удовлетворяю тебя?— неподдельное прямодушие и искренняя непосредственность, которую демонстрировал изверг, убивала не меньше, чем всё произошедшее раньше. Мне хотелось отчаянно загоготать в его лживое лицо. Не может человек изнасиловавший свою жену, задавать вопросы с невинным выражением глаз. Это низко, мерзко, подло, отвратительно. Из нас двоих: двуличность — не моя черта характера. Но я молчала, хлопала ресницами, смотрела в его глаза, снова и снова не оставляя попыток растопить или раскрошить лёд, чтобы добраться до его души, заточённой в плен. И я даже не удивилась тому, что мои жалкие усилия привели к прямо противоположному эффекту. Что-то похожее уже было.

—Не смей давить на жалость, никчёмная стерва. Ты не достойна жалости, Мира.

Он резко вздёрнул моё избитое тело и перевернул, вынуждая встать на четвереньки, а меня вдруг повело, в глазах потемнело и закружилась голова, неудивительно, что я неуклюже завалилась на бок. Муж взбесился сильнее, зарычал. Отвесил оплеуху, попавшую по скуле.

—Стой ровно, дрянь,— вслед прилетел бешеный, разъярённый окрик.

Руки и ноги дрожали, но я пыталась зацепиться ногтями за ворс ковра, будто он способен удержать меня от падения. По инерции расставила колени шире, чтобы не упасть. Как неожиданно ладонь ласково огладила макушку и низкий хриплый голос прошептал на ухо:

—Умница, малышка.

Он сдирал с меня остатки платья и белья, попутно оглаживая ноги в чулках, переходил на обнажённую попу и затем поднимался выше по позвоночнику до самой шеи. Небольшой массаж позволил ослабить напряжение в плечах.

—Вот видишь, Мирочка, какой ты становишься шёлковой. Можешь ведь если захочешь. Но видимо я неправильно прошу, или я недостаточно хорош для тебя, чтобы ты выполняла мои просьбы. Так?— он собрал волосы на затылке и потянул, запрокидывая голову назад.

—Больно,— я кое-как вытолкала наружу первое слово через пересохшее горло и распухший язык.

—Больно — это хорошо, Мира. По-другому, к моему большому сожалению, ты не понимаешь.

Он снова потянул за волосы и одновременно отвесил смачный шлепок по ягодице. Но та боль была ничем по сравнению с тем, каким огнём горела промежность. Поэтому я лишь прикрыла веки, безмолвно отдаваясь на волю судьбе.

—Наверно тебе нравится, когда больно, если ты постоянно нарываешься, жена. Могла бы просто попросить. Разве я не всё для тебя делаю, Мира?— после каждой фразы ягодицу обжигал следующий удар.— Я опрометчиво полагал, что, давая тебе больше свободы, не выставляя жёстких рамок и ограничений, сделаю тебя счастливой. Но видимо моё благодушие, ты приняла за слабость, Мира. А это не так. Совсем не так. Не родилась та шлюха, которая своей щелью сможет командовать мной. Такого отребья пруд пруди. Стоит поманить крупной купюрой, и любая из вас готова раздвинуть ноги по первому требованию, не утруждаясь понять, что из себя представляет тот, кто долбит ваши разбитые дырки.

Мне казалось даже его хлёсткие удары по коже ягодиц были не способны вызвать боль в отличие от обидных слов, каковые с лёгкостью вспарывали моё вывернутую наружу обнажённую душу. Поэтому я со всех последних сил своего сознания мысленно рванула к недавней странной комнате без окон и дверей, дарившей ощущение безопасности, несмотря на замкнутое пространство. Беспорядочно мечась в мыслях, я толкалась во множество дверей, мною было проверено бессчётное число входов и выходов, но мне была нужна только одна. Та единственная, где звучала детская песенка, где по-домашнему уютно. Где серые обшарпанные стены, отсутствие окон и дверей, тусклый свет из неисправной лампы совсем не пугали, а напротив дарили покой и безмятежность. Именно там я мечтала оказаться прямо сейчас, во что бы то ни стало, какую бы плату впоследствии не взяла с меня таинственная комната за то, что приютила меня, за то, что предоставила кров и развлекала песнями.

«Но почему же у меня не получается отыскать тебя? Я не выдержу, не справлюсь если мучений окажется слишком много. Пожалуйста, комната, откройся. У тебя в гостях так хорошо, спокойно и совсем не страшно. Впрочем, тебе не помешал бы ремонт. Прошу тебя, покажись, сжалься надо мной, ну же! Откройся, прошу! Ты мне очень-очень нужна…»

Пока я искала заветное спасение в забвении, муж пристроился сзади и не смочив меня хотя бы слюной, вогнал свой огромный орган прямо в мой сухой и неподготовленный зад. И я заорала. Во всё пересохшее горло, роняя на ковёр крупные капли слёз и крови из потревоженной ранки на лопнувшей губе.

—Гера! Прекрати! Пожалуйста! Мне больно! Гера, умоляю тебя…

Но он намеренно только наращивал скорость движений, а я хрипела и молотила кулаками пол, устланный ковром, когда в скулу прилетел кулак скользнув к виску. Я услышала хруст в голове, но не успела осознать откуда именно он послышался, потому что в следующее мгновение погрузилась в темноту, на этот раз совсем без птичек…

К сожалению, моё беспамятство не продлилось долго. Пришла в себя я слишком рано, намного раньше, чем хотелось самой. Гера всё ещё таранил меня изнутри. И тогда на меня обрушилась вся раздирающая боль в голове и нижней части живота.

—Очухалась,— изверг тоже заметил изменения во мне.— Молодец. Надеюсь, в этот раз ты запомнишь, Мира, что отныне будет только так, как захочу я. Теперь твоё мнение меня не волнует, жена.— Он потянул меня за волосы, оттягивая голову максимально назад и задёргал бёдрами вгоняя свой раскалённый поршень в порванный зад. Я чувствовала, что внутри меня что-то хлюпает и боялась даже задуматься, что это могла быть кровь.

—Твой зад совершенен, Мирка. Узкая, не раздолбанная дырка. Идеальная,— приговаривал он мне на ухо, а я с трудом сдерживала рвотные позывы. Голова кружилась и в запрокинутом состоянии становилось хуже, потому что тошнота подбиралась к самому горлу.— Долбаная сука, измотала мне все нервы. Но отныне ты узнаешь, что такое воля мужа, стерва. Я выбью из тебя всю похотливую дурь…— Он шептал какую-то ересь, в которую я даже не вслушивалась:— Мм, Мир-ра, ты моя самая любимая шлюха…— И продолжал нещадно тянуть волосы, грозя содрать с меня скальп, тогда как бёдра убийственно пробивали мой зад.

Вскоре он зарычал, толкаясь намеренно глубже, и наконец кончил. Я же испытала неимоверное облегчение. Ничего за всю свою жизнь я не хотела столь отчаянно и сильно, как чтобы он слез с меня сию же минуту. Даже не видя его лица, а вдыхая лишь запах, меня дико тошнило. Как будто я отравилась несвежими продуктами, но исторгнуть из себя хотела не испорченную пищу, а отвращение, гадливость и омерзение всем происходящим.

Физическая боль со временем, рано или поздно утихнет сама по себе, спасибо матушке-природе за регенерацию, но как быть с жесточайшим разочарованием и крушением надежд…

Вопреки моим мечтам изверг долго не выходил из меня, водил носом по волосам, которые перестал тянуть рукой. Вдыхал мой запах и будто урчал. Если раньше я расценивала подобное как проявление чувств, то сейчас это казалось противоестественным. Нежность после насилия…— терпеть ещё более муторно и гадко, чем переждать сам кошмарный процесс. Не надеется же он, что я забуду о сотворённом? Когда изверг скрылся в ванной, я наконец растянула измученное тело прямо на полу, опускаясь животом на ковёр, совершенно не беспокоясь о гигиене или чистоте полового покрытия. Наверно меня накрыло беспамятство, потому что я очнулась лишь тогда, когда по возвращении Гера небрежным жестом швырнул мне на спину влажное полотенце и пренебрежительно произнёс: