Этот предложенный судьбою кубок был моим, созданным для меня, заполненным специально для меня. Он меня ждал. Сверкал боками, искушал, обещал, проверял, испытывал. Инкрустированные в него каменья сияли резко и больно, ослепляя и сводя с ума, заставляли отворачиваться, но вынуждали тянуть к нему руку. «Я выпью тебя. Сегодня. Чего бы мне это ни стоило».

Я видела и чувствовала, что подводила Геру к пределу, он перейдёт сегодня грань. Жуткое знание, тяжёлое. Последний шаг он делал не в одиночку, его шагали мы оба.

Я осознавала, что собиралась отвернуться от того, с кем обещала быть рядом всегда, идти одной дорогой рука об руку, поддерживать и не предавать во что бы то ни стало. Будет ли моё решение считаться предательством? Возможно, как знать. Ведь стоило мне только захотеть, приложить чуть больше усилий, зачерпнуть немного жизненных сил из внутреннего душевного очага, чтобы укрепить терпение, чтобы подставить плечо для опоры тому, кого любила больше всех на свете. Без кого не представляла своей дальнейшей жизни. Но я не стала этого делать. Позволила своим плечам поникнуть, сгорбилась под тяжким гнётом, не выстояла, поддалась самосожалению. И стоило только дать слабину как пламя былых светлых чувств моментально оказалось подвластно огню иному: гневливому, мстительному, безрассудному, злобному, дурному.

Если уж Гера позволил нашей семье проходить через адовы чертоги, хотя именно он обязан был всеми силами зачищать нас от невзгод и укрывать от ударов судьбы, то я тоже в свою очередь позволила ему творить всё, что заблагорассудится его воспалённому воображению. Если он не захотел бороться, пойдя по лёгкому пути, что ж тогда поглядим, дорогой муж, куда нас заведёт выбранная тобой тропа.

Поэтому я хотела его последнего шага, жаждала. Пусть он перейдёт сегодня крайнюю черту. Чтобы я воочию увидела, что в действительности представлял из себя мой драгоценный муж, когда не притворялся любящим и заботливым, когда не строил из себя чуткого и внимательного. Чтобы я точно знала, что потеряла его навсегда. Чтобы остатки любви в моей душе не смели больше надеяться. Не смели ждать перемен. Не пытались вернуть то, чего больше нет. Чего возможно никогда не было. Мне было не важно, что при этом я пострадаю сама. Я готова. Я уже подвергалась ежедневным страданиям, терпеливо снося его чёрствость, презрение, ненависть, изощренные унижения. Он изо дня в день без капли жалости и сочувствия вгонял в моё сердце тупой деревянный кол и проворачивал, охотно слизывая проступившую кровь. Смакуя мою агонию. Я не хотела так больше, не могла…

«Прошу, дай мне повод прекратить мучительную ежедневную смерть, которая из раза в раз не заканчивалась, а омывалась, едва теплящимися искорками некогда обжигавших, пламенных чувств и… излечивалась. Чтобы на следующий день всё повторилось сначала. Я не знаю сколько времени моя любовь продолжит латать сердечные и душевные раны. Лучше я получу самый сокрушительный удар, который скорей всего ничто и никогда не в силах будет залечить, и шрам, от которого станет кровоточить до конца моих дней, но я буду знать, что этот удар последний.

Так давай же, бей, топчи, терзай, издевайся, только пусть это будет в последний раз. Умоляю тебя, милый. Если ты меня действительно любил хотя бы чуть-чуть, пусть этот удар будет последним… самым последним… Очень тебя прошу…»

Я умоляла его глазами, но кроме безжалостного куска льда, облитого ненавистью, не видела больше ничего. Толкнувшись очень сильно и глубоко, муж зарычал и наконец вышел из моего истерзанного тела, кончая на живот и грудь. По-собственнически размазывая капли спермы по коже, намеренно задевая соски, которые оставались безучастными к его прикосновениям. После он спокойно поднялся и скрылся в ванной комнате. Тогда как я продолжала лежать на спине совершенно неподвижно. Ковёр не спасал от жёсткого пола. Я прочувствовала каждую избитую косточку, каждый кожный лоскуток, на котором побывали пальцы мужа. Но пожар в промежности беспокоил гораздо сильнее. Хотелось свернуться калачиком и выплакать часть боли. Но когда ты почти сломлен, силы утекали быстрее песка сквозь пальцы. Просто в небытие. Я даже кончиками пальцев не могла пошевелить, лишь ресницы изредка смаргивали набегавшие молчаливые слёзы. Сколько я пролежала неизвестно. Гера вернулся из ванной, принеся с собой запах свежести и чистоты с ароматом геля для душа. И этот чистый запах, въедавшийся своей непорочной приторностью в каждую пору на коже, словно лишнее издевательство над моим растерзанным и поверженным телом. Муж благоухал. Я растоптанная на полу, перепачканная спермой, потёкшей косметикой, смешавшейся со слезами и ковровой пылью, в изорванной одежде, как последняя падшая женщина. Хотя падать дальше некуда. Я в прямом смысле избитая и изнасилованная у ног собственного мужа.

—Ну, что, Мира, сейчас ты не такая дерзкая?

…

—Молчишь? Молодец. Именно так должна вести себя послушная жена. Слушать своего мужа, молчать и безропотно выполнять приказы.

Он снял обёрнутое вокруг бёдер полотенце. Надел домашние штаны на голое тело, не вспоминая о трусах. После чего присел на корточки подле моей головы и наклонился ниже, удерживая меня за подбородок, жадно разглядывая лицо:

—Я вернусь через десять минут. Ты, дорогая жена, останешься лежать в этой же позе, не встанешь, не шевельнёшь даже пальцем. Ослушаешься, что ж дело хозяйское, но на твоём месте я не стал бы рисковать. Мы ведь уже выяснили, что ты помнишь на какие подвиги способен мой ремень. И в этот раз ни я, ни ремень тебя жалеть не станем.

После он поднялся и вышел из спальни, унося с собой ненавистный запах чистоты. Свежесть, пробуждавшая не желание втянуть носом благоуханный аромат, а накатывающую гнусную тошноту… и презрение. Невыносимое презрение к ублюдку, называвшего меня женой, презрение к самой себе, всей ситуации, в которой мы оказались. Я смиренно лежала, позволяя боли скользить вокруг тела, а мыслям вяло трепыхаться в голове. Я не уверена, что после сегодняшнего вечера буду способна когда-нибудь заговорить с человеком, который по непостижимому умозаключению в своих воспалённых мозгах до сих пор считал нас семьёй. Прошло не так много времени до того, как он вернулся. Раздался характерный звон и краем глаза я заметила, что Гера пристроил на комод графин с янтарной жидкостью и два бокала, один из которых остался стоять там же сиротливо пустым, второй он заполнил почти наполовину и сразу сделал большой глоток. После чего сел в излюбленное кресло и вытянул ноги, закинув одну на другую.

—Знаешь, Мира, мне безумно нравится, когда ты покорна как сейчас и молчишь. Как хорошо наконец не слушать лживый поток признаний, льющийся из твоего рта безостановочно. Меня тошнит от твоей двуличности, жена. Раз ты не способна совладать со своим сучьим характером, значит мне придётся сделать это за тебя. Хотя может это я плохой муж и не удовлетворяю свою молодую, темпераментную жену. Если она находит правильным для себя флиртовать с посторонними мужчинами. Что скажешь, Мира, это так? Дело во мне?

Я продолжала молчать, бестолково таращась вокруг себя. Тело начало затекать от однообразной позы, но страх наказания за ослушание пока перевешивал. Гера сделал ещё один глоток, почти полностью осушив бокал. Даже причмокнул, смакуя дорогой алкоголь. Вскоре вернув опустевшую тару на комод, он подошёл ко мне и опустился тут же. Ласковым, даже нежным движением пальцев он отвёл с моего лица налипшие пряди волос. Затем невесомо огладил губы, случайно задевая ранку в уголке рта, на что я невольно поморщилась.