ослепительным успехом поту, и напряжению сил, и подавленной ярости, и бесплатной работе под палящим солнцем миллионов мужчин, женщин и детей, чьи предки прибыли из Африки в цепях и которых могли хлестать до крови за малейшее неповиновение, или за секунду рассеянности, или вовсе ни за что, просто из-за каприза их хозяина…

— Не переменить ли нам тему, детка? — говорит Джоэль. — Мы так редко видимся, жаль губить два коротких часика, которыми мы располагаем, поссорившись на тему рабства.

— Я ни с кем не ссорюсь, я излагаю факты. Потому что во время этого визита я как будто получила удар под дых, осознав, до какой степени красивые деревеньки Новой Англии с их ослепительно-белыми церквями и аккуратными домиками, разбросанными среди прекрасных гор, зеленеющих лесов и ухоженных садов, населенные милыми мальчиками и девочками, которые каждое утро отправляются в школу с ранцами за спиной, выросли на всех этих линчеваниях, избиениях, грязи и насилии. Вообще-то повсюду в этой стране лицо гармонии, индустрии и энергии неотделимо от изнанки ужаса и горя: перерезанные цветные глотки и разорванные цветные вагины, оккупированные цветные матки и отрубленные цветные пенисы.

— Шейна, — говорит Лили-Роуз дрожащим от сдерживаемого гнева голосом, — я не могу понять, почему воскресный чай с родителями кажется тебе подходящим моментом, чтобы извлекать на свет самые гнусные стороны далекого прошлого нашей страны!

— Это не далекое прошлое! — вопишь ты и, разбушевавшись, надрываешь глотку еще пуще, крича так громко, что тебе приходится шумно переводить дыхание в конце каждой фразы. — Это происходит ежеминутно, прямо у вас под носом! Достаточно прочесть названия шикарных бутиков в центре любого западного города! Что мы там видим? Сахар и хлопок! Хлопок и сахар! А это значит, что еще и сегодня — вдали от глаз, вдали от мысли — на заводах, которые обваливаются и обрушиваются, — цветные за мизерную зарплату производят дешевые хлопковые футболки, в которых белые смогут играть в бадминтон, и мороженое, которое они смогут лизать, когда им захочется пить!

Следует насыщенная электричеством пауза. Ошеломленный, бессильный и вполне предсказуемый Джоэль снова спрашивает тебя, очень тихим голосом, не хочешь ли ты обратиться за помощью к профессионалу.

— Потому что, — выкрикиваешь ты и вскакиваешь так резко, что опрокидываешь низкий столик, на который Лили-Роуз поставила пирог из магазина деликатесов и фарфоровый чайный сервиз, унаследованный после смерти Эйлин, — потому что вас устраивает думать, что безумие в моей голове, а не в истории Соединенных Штатов — в табличках у входа во все парки страны, гласящих: добро пожаловать туда, добро пожаловать сюда — и выдающих совершенно фиктивную версию событий, которые там происходили, — умалчивая об убийствах и грабежах, о вопиющей несправедливости — о реках крови, туземной и африканской!

Ты так кричала, что у тебя болит горло.

Лили-Роуз в ужасе смотрит на осколки расписанного вручную фарфора, рассыпанные по ковру гостиной. Внезапно она понимает, что с нее довольно.

— Шейна, ради всего святого! — говорит она, в свою очередь повысив голос. — Как ты смеешь прийти сюда и читать нам мораль, когда ты пользовалась каждую секунду твоей жизни — и продолжаешь пользоваться, с твоего позволения, — богатством этого мира, от которого тебя якобы воротит? Когда ты начнешь сама платить за квартиру, оплачивать счета за электричество и финансировать свою учебу, ты, может быть, будешь вправе докучать нам подобными прописными истинами, но пока…

Отнюдь не смягчившись с возрастом, отвращение Джоэля к выплескам эмоций только возросло. Когда вы с Лили-Роуз ссоритесь, он никогда не выходит на арену, а потихоньку ретируется в самый дальний уголок гостиной-столовой, усаживается в кресло-качалку, надевает очки и погружается в чтение газет.

Его малодушие только разжигает словесное пламя Лили-Роуз.

— Ты телеуправляемый! — кричит она уже ему. И поскольку он упорно не принимает ничью сторону: — Знаешь что? Я бы предпочла, чтобы ты меня взял и швырнул через комнату, чем мучить меня своим психоригидным терпением и улыбчивой снисходительностью!

Джоэль бледнеет, и его рука крепче сжимает подлокотник кресла: это (ты знаешь, Шейна) самое сильное проявление гнева, на какое он способен. Возвращаясь домой бродвейским омнибусом, потом автобусом С, ты спрашиваешь себя, не приближается ли чета к разводу.

В начале нового года Фелиса переезжает к своему дружку. По счастью, они нашли квартиру совсем рядом, и ты продолжаешь видеться с лучшей подругой практически каждый день. Когда становится ясно, что Пуласки умирает от рака костей, именно Фелиса идет с тобой к ветеринару. И когда ты просишь доктора положить конец мучениям собаки, она обнимает тебя за плечи.

Сжимая обеими руками его лапу, ты смотришь, не моргнув глазом, как шприц входит в его плоть.

— Мне так жаль, Пуласки, — шепчешь ты. — Я люблю тебя, Пуласки. Боже мой, как я буду жить без тебя? Я тебя обожаю, Пуласки. Спасибо, что был моим другом, Пуласки. Спасибо, что был, Пуласки. Хорошая собачка. Хорошая собачка, Пуласки. Хорошая собачка. Хорошая собачка. Хорошая собачка.

Веки пса медленно опускаются и закрывают гноящиеся голубые глаза; биение его пульса все медленнее и наконец совсем стихает. Фелиса тихонько выходит из комнаты. Ты остаешься со своей собакой еще целый час.

Ты даже не позвонила родителям, чтобы сказать им, что Пуласки больше нет.

* * *

КАКУЮ ЗВУКОВУЮ ДОРОЖКУ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЗДЕСЬ, ЭРВЕ? ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, НЕ МИЛЫЕ РАСИСТСКИЕ ПЕСЕНКИ ИЗ «ПОРТИ И БЕСС». МОЖЕТ БЫТЬ, СЧИТАЛОЧКУ ИЗ ДЕТСТВА МОЕЙ ПОЧТИ-МАТЕРИ? МАЛЕНЬКИЕ ДЕВОЧКИ ПРЫГАЮТ ЧЕРЕЗ ВЕРЕВОЧКУ НА ШКОЛЬНОМ ДВОРЕ И СЧИТАЮТСЯ, КОМУ БЫТЬ ПЕРВОЙ. AM, СТРАМ, ГРАМ / ПИК И ПИК И КОЛЕГРАМ, СКАНДИРУЮТ ОНИ ТЕМ ПРОНЗИТЕЛЬНЫМ И ВЛАСТНЫМ ТОНОМ, КАКИМ ИЗЪЯСНЯЮТСЯ ДЕВОЧКИ, КОГДА ТОЧНО ЗНАЮТ, КАК ВСЕ ДОЛЖНО ПРОИСХОДИТЬ: AM, СТРАМ, ГРАМ / ПИК И ПИК И КОЛЕГРАМ / СХВАТИМ НЕГРА И МАДАМ / И ЕМУ ОТРЕЖЕМ СРАМ / AM, СТРАМ, ГРАМ!

МОЖНО УСЛЫШАТЬ ЭТУ СЧИТАЛКУ ДВА ИЛИ ТРИ РАЗА, А ПОТОМ, В ТО ВРЕМЯ КАК ДИСЦИПЛИНИРОВАННО, ПО-ВОЕННОМУ, СТО ЖЕНЩИН ПРОДОЛЖАЮТ БОРОЗДИТЬ ХЛОПКОВОЕ ПОЛЕ ПОД ОСЛЕПИТЕЛЬНЫМ СОЛНЦЕМ, МОЖЕТ БЫТЬ, МЫ УСЛЫШИМ ФРАГМЕНТ РОМАНА ДЖЕЙН ОСТИН, ИЛИ ЖЕ В РОСКОШНОМ ЛОНДОНСКОМ БУТИКЕ ГЕРОИНЯ ЩУПАЕТ ШТУКУ ХЛОПКА И ДУМАЕТ, ХОЧЕТСЯ ЛИ ЕЙ ЕГО КУПИТЬ ИЛИ НЕТ.

ТЕМНОТА.

Балтимор и Терезин, 1991

Жребий брошен. Чудо свершилось. Путем зачатия, столь же непорочного, как зачатие Девы Марии, родилась человеческая жизнь. Еврейский сперматозоид, сильный, активный, боевитый и хороший пловец, сумел проникнуть внутрь большой афроамериканской яйцеклетки, которая его дожидалась. Крошечный эмбрион сформировался в матке Сельмы Паркер, и его клетки задвигались, закипели, начали делиться и размножаться. Через несколько недель пылко и ровно