мою тушку голыми руками. Пошлые мысли, мягко говоря. Мысли поплывшего умом маньяка.

– Моя тахта в двух шагах. Сама дойду, – фыркнуло это проклятье.

– Сегодня я приму казнь на дыбе. Тебе надо выспаться. Я с похмелья не бываю обаятельным. Придется тебе, детка, завтра уговаривать этого важного хлюста, директора гимназии, принять в бурсу для мелких зажратых кабанчиков нашего рукодельного гавроша.

– А ты не такой уж и Лось, – улыбка эта ее чертова. Вводит меня во грех, похлеще любого змея искусителя. Вот сейчас бы… Так, стоп. Эта дура же мне не нужна. И сопляк, я же собирался его отдать без боя. Какого хрена происходит вообще?

– Зато ты противная лама, как и была, – рявкнул я трусливо. – Иди спать. Быстро.

Она пулей выскочила из комнаты. Но я успел увидеть на ее личике печать обиды и разочарования что ли? Я свалился на тахту. Боже, как же она спала тут все это время? Завтра я буду похож на шахматного коня, после ночи проведенной на этом рыдване. Похмелужного шахматного рысака. Где был мой мозг, когда я покупал это чудовище? Леху в спортивный колледж не возьмут, с таким то папашей. Не то что в элитную гимназию.

Сон не шел. Скорее я проваливался в раскаленные огненные рытвины, из которых тут же выныривал в компании с головной болью и чувством какой-то неправильности, недоделанности. В очередной раз погрузившись в тягучую жижу дремы, почувствовал, как что – то мягкое накрывает меня. И нежную кожу чужой ладошки на моей щеке. Схватил тонкое запястье и бездумно припал к нему губами.

– Я вспомнила, что мы не погасили свечи, – тихий голос прогнал остатки тяжелой инсомнии, а запах яблочного мыла от ее кожи, абсолютно снес мне крышу. – А потом увидела, что ты весь скрючился. Подумала, что замерз. Извини, что разбудила. Просто одеяло накинула. Прости.

В моем мозгу с треском загорелся бикфордов шнур. И маленькая искра на его хвосте, приближающаяся к тому, что раньше было моим мозгом, грозила вот-вот разорвать на хрен огромную стену, которую я выстраивал долгие годы, думая, что меня предала единственная женщина, что я любил. И все это чертово бесцельное время я думал, что больше никогда не позволю случиться с собой подобной глупости. Эта ее забота глупая, такая трогательная и настоящая, в тряпки порвала остатки разума. Я дернул ее за руку. Даная не удержалась. Свалилась на меня, забарахталась. А я сошел с ума.

– Это не правильно. Это ведь вино, правда? – прошептала моя лама, когда я нашел ее полураскрытые губы своим ртом. – Мы ведь пожалеем завтра?

– Это будет завтра, – выдохнул я, не видя ничего вокруг, кроме плывущих перед глазами разноцветных пятен.

Она посмотрела мне прямо в душу своим испуганным взглядом и ответила на поцелуй. Неумело, как – то по девчачьи. Выбила последний кирпичик, держащий проклятую стену, уже давно больше похожую на покосившуюся детскую дженгу.

– Макар, только не смейся, – прошептало мое кучерявое счастье стыдливо, опустило ресницы, тени от которых затрепетали на фарфоровых щеках.

– Не буду, – твердо пообещал, даже не предполагая, какой очередной сюрприз преподнесёт мне эта странная женщина.

– Ты будешь моим первым, – я уставился на ее прикушенную губку, пытаясь оцифровать только что сказанную, замершей в моих руках, женой. – Только не останавливайся, ладно. А то я испугаюсь и передумаю. А я не хочу передумать, слышишь?

– Тебе лет сколько? – прохрипел, понимая, что не могу уже остановиться. Что не в силах выпустить это сокровище из своих судорожных объятий, как удав кролика. Не в силах.

– Двадцать восемь. Почти, – тихий шепот сейчас казался небесным громом. Оглушительным, рассекающим небо. – И сегодня впервые за всю эту жизнь дурацкую, я поняла, что ты тот самый. Понимаешь?

– Я не могу принять такой подарок, – задыхаясь от разочарования, вытолкнул сквозь пересохшие связки, идиотско – слюнявое, сериальное, абсолютно не соответствующее моему желанию, выражение.

– Я хочу. Я хочу первую брачную ночь, и тебя, слышишь? – снова этот шепот, выдирающий куски из пространства. – Я втюрилась, абсолютно точно. И вино это дурацкое, и не заставляй…

Не заставил. Отволок ее в спальню, боясь, что пока донесу, она испарится, исчезнет. Закрыл ее рот своими губами, чтобы остановить поток смешных каких-то глупых признаний, которые я бы должен нести, пуская слюни. А не эта маленькая, сжавшаяся от собственной храбрости женщина. И я понял сейчас, что пропал. Нет, это не то что я чувствовал тогда, к той другой. Хоть и думал, что умираю от предательства и горечи. Вымарывал из себя душу, дурак. А тут такое. Что-то свалившееся с небес. Совсем иное, настоящее. Осмысленное. Несравнимое. Это взрыв нейтронной бомбы, в котором уцелеть невозможно. Это, похоже, абсолютно настоящая первая брачная ночь, превращающая лосей в послушных сопливых придурков. Ломающая их через колено. Делающая из брутальных бородатых дяденек одуревших мужей и заботливых отцов. И это восхитительно.

– Ты моя жена. Настоящая, – прошептал я рассыпавшиеся курчавым водопадом волосы, спящей на моем плече, Данаи. – И я клянусь, что сделаю вас с Лехой счастливыми.

Глава 18

Даная

Не судьба идет за вами, а вы за ней. Вдумайтесь в это изречение. Прислушайтесь к тому, что говорит вам сердце. И верьте не только глазам. День будет хлопотным и насыщенным. Приготовьтесь к выгодному предложению. Луна в пятом доме. Меркурий ретрограден.

Солнечный лучик каким то чудом проник сквозь плотно закрытые шторы. Я поморщилась, когда этот нахальный посланник доброго утра тронул мое лицо своим светом. Нехотя открыла глаза и застонала от разочарования. Я проснулась одна, в расхристанной постели. Тело отдалось саднящей, какой-то тягучей болью. Но она показалась мне сейчас отрезвляющей и очень приятной. Боже, что же я натворила? Стыдно то как. Захотелось зарыться с головой под одеяло и умереть в этом огненном укрытии, насквозь пропахшем моим первым и единственным мучителем. Умереть от стыда за сделанное – высший пилотаж. Бабушка мне всегда говорила, что надо сначала думать, а потом делать. Так почему же в моей жизни все наоборот? Наперекозлячку?

«Мы опоздали в школу» – отрешенно подумала я, мазнув взглядом по электронным часам, стоящим на прикроватной тумбе.

– Мы опоздали, – взвизгнула, подскочив на своей расхристанной простынями голгофе,