Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Единственное, что заставило его на секунду выйти из оцепенения, — глаза отца. Он глянул на зал и случайно увидел его. Матери и сестры не было. Две скупые слезинки пробежали по морщинистым щекам отца, выцветшие глаза глядели на непутевого сына с нескрываемой болью. Гришка опустил голову.
«Все! — подумал он. — Каюк! Считай — попрощался!»
Жизнь для Гришки оборвалась в тот момент, когда судья захлопнула папку и положила на стол. Словно подчеркнула — все, отрезано!
Ноги стали ватными и плохо слушались. Парфена вывели из загона, и «воронок», от которого Парфен уже успел отвыкнуть, вернул его в камеру.
Там, кроме него, находились еще два человека. Увидев их, Парфен насторожился, затем его вновь охватила апатия. В жизни все для него потеряло смысл. Не было семьи, друзей — все это осталось в прошлом. Любимая — маленький подарок судьбы на прощание — тоже ускользнула от Григория, как вместе с пробуждением уходит сказка счастливого сна.
Он опустился на нары и закрыл руками лицо. Хотелось разреветься, как в далеком детстве! Но слезы не приходили.
Худой жилистый мужик и молодой парень, почти Гришкин ровесник, даже не глянули в его сторону. Каждый из них приходил в себя после вынесенного приговора и свыкался с мыслью, что именно столько лет приведется провести без родных и близких.
У Гришки не было даже и этого! Он понимал, что лагерь для него — это верная смерть!
* * *
Дождь продолжал требовательно барабанить по стальным листам обшивки спецфургона. Парфен чуть повернулся, расслабляя затекшие члены.
«Везунчик!» — неожиданно вспомнил он полные зависти глаза сестры.
«Вот так везунчик!» — невидимая в полутьме фургона улыбка скользнула по его губам.
Машина тронулась, и Гришка понял, что она въехала на территорию колонии. Свобода вместе с прошлым осталась на грязной, размытой осенним дождем владимирской дороге.
Часть 2
Глава 1
От областного Владимира одна из железнодорожных веток бежала на северо-восток. Из окна электрички, неторопливо разгоняющейся от станции к станции, вид однообразный. Плыли, оставаясь позади состава, одно- и двухэтажные здания. Блекло-желтые, с серым налетом, навечно запыленные придорожной пылью. Изредка попадались корпуса пятиэтажек, выделявшиеся неоштукатуренным белым кирпичом. Здания периодически размежевывались пустырями, невысокими деревянными дачками и изредка — новыми и совершенно чуждыми в этих местах коттеджами. Среди унылого однообразия строений они вплывали в общий ландшафт гордыми айсбергами, красуясь новенькой кладкой, еще не успевшей посереть от времени и придорожной пыли. Их крыши алели пятнами пурпура от закатного солнца.
Жизнь дышала влажной прохладой поздней осени. Рубиновая листва с деревьев уже устлала мокрую от частых дождей землю. Часть желто-багряного великолепия все еще цеплялась за ветки, как за призрак давно ушедшего лета, но это был уже только вопрос времени — наступил ноябрь. Ветер и дождь доделывали свою работу, обнажая березки и осины.
Но, словно решив подарить радость воспоминаний о лете, электричка нырнула в вечнозеленое царство. Полотно обступили, словно разбойники на большой дороге, здоровенные сосны и ели.
Великолепие таежного леса вдруг резко оборвалось. Настолько резко, что у пассажиров невольно возникло ощущение, будто их словно по взмаху жезла злого волшебника перебросили в одно мгновение из этого поезда в совершенно другой, несущийся совсем в другую сторону.
Однако это было не так! Электричка была все та же, и мчалась она, слегка покачиваясь, все в том же направлении. Но могучий хвойный лес сменился унылой безлесной равниной, изрезанной буераками и оврагами. Иногда буро-желтая местность пузырилась холмами. Никаких деревьев — лишь линии ЛЭП монотонно сопровождали поезд вдоль всего полотна.
Электричка теперь редко замедляла свой бег, останавливалась ненадолго. Да и станции были совсем не те, что давеча — изредка промелькнет какая-нибудь «Тарасовка» или «Князевка». А в основном — «такой-то километр». И все! Притормозит состав совсем на чуточку, чтобы выпустить нескольких пассажиров, и опять — вперед, до следующего «километра».
«Четыреста восемнадцатый километр, следующий — четыреста тридцать второй!» — механическим голосом выдал динамик, и симпатичная девушка с зелеными глазами начала подниматься со своего места.
— Извините, не подскажете… — неожиданно услышала она голос за спиной и, невольно вздрогнув, резко повернулась. Точно — Тарасов Олег Андреевич, собственной персоной! Татьяна, в девичестве Малышева, во все глаза уставилась на московского следователя.
«Что ему еще нужно от моего Гриши? Наверняка ведь едет туда же, куда и я! Что Гришка подумает? Расстались с ним так плохо! А теперь скажет: «Дура полоумная, следака с собой притащила! Мало он крови из меня попил, упырь чертов!»
Татьяна знала, что Тарасов обманул Гришу. С одной стороны, никто, конечно, не ожидал, что закон о защите свидетелей Дума вдруг не примет! Нонсенс, который был с удивлением воспринят всеми юристами страны. Конечно, Олег Андреевич не мог даже предположить, что может так обернуться, но… Гришке-то на это глубоко наплевать!
Не рассчитывал парень оказаться в колонии после того, как сдал следаку всю свою бригаду! Договаривался-то он с Тарасовым, а не с Думой, будь она трижды неладна!
Все эти мысли, должно быть, ясно отобразились на красивом девичьем лице, поскольку Тарасов опустил глаза, очевидно, смутившись. Затем поднял взгляд и прямо посмотрел, словно показывая, что ему нечего стыдиться.
— Я думаю, — чуть улыбнувшись, спросил он, — вы туда же, куда и я?
— Скорее всего, — сухо подтвердила Татьяна и, про себя усмехнувшись, добавила: — Больше тут и идти-то некуда!
— Ну, тогда нам по пути! — заключил следователь, решительно отбирая у попутчицы тяжелую сумку.
«Вот навязался на мою голову!» — неприязненно подумала она и уже собралась решительно отказаться от навязанных ей услуг, как Тарасов опередил ее:
— Не волнуйтесь, надоедать разговорами вам не буду! Я не по служебной надобности к Григорию, а скорее — так, в частном порядке! Да и сумка у вас тяжеленная, а идти далековато — почти четыре километра!
«Так далеко!» — невольно поразилась Татьяна и невольно прижала руку к животу. Ее жест не ускользнул от внимательного взгляда Тарасова. Однако он ничего не сказал, лишь крепче взял ручки дорожной сумки и шагнул в сторону тамбура. Сам он путешествовал налегке — с одним дипломатом.
Электропоезд в очередной раз замедлил движение и, пару раз дернувшись, остановился окончательно. Пшикнули сжатым воздухом двери, и Тарасов сошел на бетонную плиту платформы. Татьяна спрыгнула следом. Две бетонные платформы, указатель, лаконичный донельзя: на желтом фоне черной краской — «432». И все!
Бурого цвета грунтовка вела от платформы прямо в поле, теряясь в неровностях местности и появляясь поодаль вновь.
