– Ваши перчатки, ваше преосвященство…

Арман горячо поблагодарил и развернул подарок. Превосходные перчатки из тонкой черной шерсти, увы, оказались ему малы.

– У вас такие длинные пальцы… – Мари чуть не плакала – на лбу собрались морщинки, глаза замигали. – Ах, простите меня!

– Ну что вы! – он поспешил ее утешить. – Вы так много для меня делаете!

– Знаете, я перевяжу. Просто надо распустить петли и надставить каждый палец, у меня осталась шерсть, я управлюсь за пару дней! – она открыла секретер и вытащила полотняный мешочек с клубками шерсти.

– О, право же, не стоит так беспокоиться… – перчатки ему понравились, он с сожалением стянул с руки вязанье. – Вы меня очень обяжете, Мари…

– Но только на сей раз я сниму мерку сама! – заявила женщина и достала лист бумаги. – Вы обвели руку неточно – вот я и ошиблась с размером!

– Конечно, я виноват, – поспешил он согласиться.

– Положите руку, – строго сказала она, занося перо над чернильницей. – И не шевелитесь, а то испачкаю вас чернилами.

Усмехаясь, он растопырил пальцы и положил ладонь на бумагу – во всю длину листа. Она склонилась над ним, обводя контур. Повела линию, кольнула пером. Он вздрогнул. Она прижала его руку своей.

Сердце забилось где-то в горле. Рука стала горячей, тяжелой, словно налитой свинцом. Ее ладонь жгла, пытала его шелковистым прикосновением, едва уловимым весом, нежностью кожи, белизной, легким запахом ландыша. Или это пахнет от ее волос? Она склонилась ниже, почти легла на стол, заканчивая обводить контур – тело его словно разом заболело – от подгибающихся коленей до ноющих губ, он чуть не застонал, когда она отняла руку и отпрянула.

– Вот теперь хорошо… – глядя на листок, улыбнулась она.

Арман еле дышал. Надеясь, что она ничего не заметила, он отвернулся к окну. Там, среди яблоневого цвета, прогуливался Клод – сам как круглое крепкое яблоко в новом дублете из золотистого шелка.

– Не буду вам мешать, – поклонившись, епископ Люсонский спасся бегством и присоединился к другу.

– Арман… Арман… – горячий исступленный шепот. Горячие тугие губы. Над ним склоняется Мари. Плечи блестят в вырезе сорочки, он дергает завязки, и тонкая ткань сползает, обнажая полную грудь с торчащими сосками. Он хватает Мари за пушистый затылок и тянет на себя.

– Арман… – стонет она. Глаза закрыты, губы раскрываются, словно розовый бутон, встречая его хищное прикосновение – он готов мять, терзать, кусать этот свежий рот, в попытке утолить неистовую жажду.

Ее рубашка мешает ему – он одновременно тянет ее вниз одной рукой и задирает вверх – другой. Складки прячут горячее гладкое тело, льнущее к нему в неподдельном желании – да пропади все пропадом! – он сдирает ее рубашку через голову, отбрасывает – и она предстает пред ним в таком изумительном совершенстве, что он откидывается обратно на подушки, чтобы насладиться зрелищем.

Налитые плечи, тяжелые груди, крутой изгиб бедер, узкий пах, светлая поросль на лобке, нежные узкие колени… Невероятная, совершенная красота – полная желания соединиться с ним.

Он забирает в ладонь ее грудь, словно взвешивая, приникает губами к соску. Она жадно запускает руки в его волосы, лаская и перебирая пряди – отдергиваясь, словно от ожога, задев тонзуру.

Это что-то значит – что-то важное, но он не помнит, что.

Зато помнит, как надо вести губами по гладкому плечу, прикусывать сосок, переворачивая и подминая ее под себя, как целовать кудрявый холмик, ощущая под губами ароматную влагу, как искать пальцами вход в ее лоно – мокрое, горячее, готовое его принять – как, слегка сжав у основания каменно твердое орудие, соединиться с нею. Уста к устам, срам к сраму.

Легкие, нежные толчки, от которых она стонет, выгибая спину и неистово его целуя, сменяются быстрыми, резкими, глубокими – ее шелковистое нутро сжимается и пульсирует, ввергая его в ликование, в экстаз, в высшую степень восторга, в сладчайшее из содроганий…

Арман вскакивает в постели – сердце бьется, как колокол. Тело ликует. Сорочка мокра спереди, сырое пятно еще теплое. Он со стоном падает обратно, несколько минут изучает красный шерстяной балдахин над кроватью. Этого следовало ожидать.

Женщины… Прав отец Жозеф – неупрятанная в монастырь женщина суть дикое животное, внушающая ужас загадка. Как же он слаб! Одно-единственное прикосновение разрушило оборону, которую он выстраивал восемь лет.

Но ему так хорошо, в теле такая необыкновенная легкость, что, решив отложить покаяние до утра, он валится на подушку и засыпает, храня на устах счастливую улыбку.

Утром епископ Люсонский ни на шаг не отходил от хозяина дома. Играл с ним в шахматы, спорил о ультрамонтанизме и галликанстве – Клод был за Испанию, Арман – за независимую Францию, независимую в том числе и от религиозных влияний.

– Арман, ну это как-то… слишком радикально? Испанцы разбили мавров, разбили турок при Лепанто – разве борьба с врагами всего христианского мира не дает испанским королям права считаться повелителями всех христиан?

– Не дает! – Арман метался по кабинету, словно по фехтовальному залу мсье Плювинеля – только вместо шпаги тыкал в воображаемых оппонентов пером. – Нельзя жить с головой, повернутой назад. Все, что не развивается – умирает, Клод! Застыв в кильватере испанской политики, мы потеряем все – перспективу, безопасность, место в Европе, в конце концов – даже территориальную целостность!

– Ну может не потеряем… – Клода начинала пугать горячность друга – со вчерашнего вечера Арман сам не свой, уж не заболел ли?

– Ты слышал о Пороховом заговоре? – Арман развернулся к нему. – Если б замысел Гая Фокса удался – Англия лишилась бы и короля, и парламента!

– А причем тут испанцы? – поежился Клод, подбирая ноги в кресло – подальше от траектории передвижений Армана.

– Как причем? – возвел тот очи горе. – Ты не знаешь разве, что Гая Фокса науськали иезуиты? А кто основал орден и кто им покровительствует?

– Тише, тише, Арман, не надо кричать… – умоляюще сказал Клод. – Так англичанам и надо, этим еретикам. Мы-то тут при чем? Король давным-давно вернулся в лоно истинной церкви, Париж стоит мессы, разве не так?

– Знаешь, Клод, в Московии тоже не служат мессу. И в Китае. И в Швеции. И в Магрибе. Только Святому Престолу на это почему-то наплевать! А на двух самых сильных после Испании державах в Европе – Франции и Англии – прямо свет клином сошелся.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь. И утрируешь, – поежился Бутийе. – В любом случае – это не наше дело. Где короли – и где мы?

Арман искоса поглядел на него и заметил:

– Отец Жозеф беседовал с Папой Римским, с королем Анри и даже с Елизаветой Английской. И с тобой, Бутийе!

– Вряд ли приветствие можно счесть беседой, – обрадованно улыбнулся Клод. – Но я рад попасть в столь почетный перечень. Ты ведь тоже беседовал с королем и с Папой Римским. Счастье говорить с Арманом дю Плесси роднит меня с этими высокими особами.