они «боксировали», Джон был у них в гостях, и так его это шоу развеселило, что он просто по полу от смеха катался. После этой драки он с полгода, наверное, не рисовал – сидел безвыходно дома, и сочинял. Видать вдохновило.

Хендрикс на гитаре больше не играет – освоил скрипку. Ну, не совсем скрипку, а правильнее – виолончель. Но так как он учился играть самостоятельно, то техника исполнения у него совершенно самобытная – он держит инструмент у себя на коленях, и правой рукой действует как при игре на гавайской гитаре – все пять пальцев сверху грифа, а в левой – смычок. Чтобы инструмент не «елозил», он его закрепляет шипом в перевёрнутой г-образной конструкции, на нижнюю часть которой ставит ноги. Бонзо любезно изготовил ему эту подставку из красного дерева. Оно тут в достатке растёт. Но играет он, конечно, как бог. Как всегда раньше про него и говорили.

Про Брайана Джонса толком не знаю ничего. Он из дома почти не выходит. Но на джемах появляется. Как он об этом узнаёт, что несколько человек решили поиграть совместно, без всякого плана – непонятно. Чует, видать.

Иногда, но довольно редко, Брайн Эпштейн созывал всех вместе устроить большой концерт. После его смерти такое было только один раз. Я на четырёх таких представлениях присутствовал. И это, скажу я тебе, Питер – вот это и есть настоящее волшебство. Я там и смеялся, и плакал, и танцевал, а я ведь совсем не умею, но – танцевал! Вот просто совсем неожиданно для себя начинал двигаться под музыку. А какая супер-группа на сцене была – Бонем за ударной установкой, наполовину самодельной, Джими Хендрикс с виолончелью на коленях, Брайан Джонс – то с ситаром, то с саксофоном, Марк Болан на своём любимом Лес Поле, Джон Леннон за роялем, в некоторых вещах – на Эпифоне Казино, и Джим Моррисон с Элвисом Пресли – вокалисты. Ну, конечно, все пели время от времени, и играли на разных инструментах.

Я не удержался, и спросил:

– А записывалось это всё?

– Безусловно запись велась. Студия рядом, туда кабеля были проведены, ну и Тесла этот процесс контролировал. Записи эти все хранятся в подвалах «Домика Гудвина». Но по существующей договорённости, в мир это не уходит. С этим очень строго. Это знаешь, как Сэлинджер делал, когда в изоляции на ферме своей обитал – он постоянно писал, но не издал ни одного листика при жизни. В посмертных распоряжениях указал, что разрешает это опубликовать только после истечения пятидесяти лет со дня своих похорон. А в нашей ситуации я не знаю, как они распорядятся. Кроме записей этих концертов они ведь постоянно время от времени записываются в студии – то в одиночку, то Хендрикс с Моррисоном и Ленноном объединятся, то Элвис с Ленноном, Бонзо и Джонсом. То вообще, все вместе. И всё это – в подвал к «Гудвину» идёт. Там такие сокровища лежат – уму непостижимо! Самое удивительное, что не было ни одного случая истерики с лозунгом – «Я хочу домой! Отпустите меня! Я больше не могу!». Никто из них не хочет назад, в тот сумасшедший мир.

Так, слушай теперь меня, Питер – мне нужно тут задержаться, Тесла просил помочь, одному ему никак не справится, а ты иди пока, только не сворачивай, и ни к кому не подходи с разговорами. Если вдруг кто-то задаст вопрос, говори, что ты из временной обслуги, работу в «Гудвине» делал, в подвале. И быстрее уходи. Вот прямо по улочке этой и иди. И не вздумай разговаривать ни кем. Категорически нельзя. Дойдёшь до дома с каменной крышей, там ключ на левом оконном проёме под пепельницей лежит – проходи в дом, и жди меня, завтра уходим. Давай, двигай. Я постараюсь недолго.

Дальше я пошёл один. Прохожу мимо гигантского ореха, ствол метра два в диаметре, и слышу откуда-то сверху: «Эй, парень, огонька не найдётся?» И смотрю – по приставной лестнице с тыльной стороны спускается человек, и подходит ко мне.

– Зажигалка у тебя есть?

Смотрю – да божешь ты мой – Джон Леннон! У меня язык отнялся. Но руки – нет. Быстро нашарил в кармане свою Зиппо, достал и протягиваю ему, а у самого в голове ничего, кроме как – «Джон Леннон, Джон Леннон, живой, и вот он сам!» А он в это время закурил, протягивает назад Зиппо, и ухмыляясь, заявляет:

– Ну что, обмер то совсем, часом – не умер? Ну, приходи в себя!

Я, конечно, старался изо всех сил не грохнуться на землю, и пробормотал:

– Мне кажется, я вас знаю.

– Да, конечно же, знаешь. Я – Джон Леннон! Самый известный музыкант на планете. Меня каждая собака знает! Ты сам откуда?

– Меня Питер зовут. Мистер Леннон, вы простите, но мне идти нужно – ждут.

– Ничего, подождут. Здесь времени нет. Поболтаем пока. Так ты откуда?

– Сейчас на островах тут, к Китаю ближе, живу. А вообще-то я из Лондона.

– И как там погода?

– Да всё моросит.

Тут он засмеялся. И так откровенно, и весело, что я тоже не удержался, и хохотнул вместе с ним. Выглядел он хорошо – загорелое лицо, небольшая щетина, без очков. Хорошо помню выражение его глаз – изучающее, мудрое и спокойное. Конечно же, Джон постарел, но совсем не выглядел стариком – это был взгляд человека с бесами в глазах, так, кажется, говорят. Пыхнув дымом, спросил:

– Здесь-то чего делаешь, Питер?

– Да работу в Гудвине, в подвале. Я по электронике специалист. В очень узком сегменте разбираюсь. А тут как раз такая проблема возникла, по моей части. Ну вот на денёк и пригласили.

– Назад как будете выбираться?

– Мистер Леннон, вы меня простите, но я не могу этого говорить.

– Вот ссыкуны (вполголоса). Это Брайн, когда ещё живой был, придумал всю эту секретность. Да отсюда палкой никого не прогонишь. Я для чего спросил – я знаю хороший выход, получится быстро, почти моментально. И далеко идти не нужно. Могу показать.

– Я сообщу старшему. Мы ведь вдвоём.

– Сообщи. Утром уходите?

– Вроде бы.

– Если надумаете, подходи сюда, сразу за орехом тропинка к дому. Постучишь, я выйду.

– Ладно, мистер Леннон.

– Давай, закури со мной. Поболтаем немного.

Джон протянул мне пачку «Житан», я вытянул