когда были нищими молодыми голодранцами с кучей грандиозных идей, замыслов, амбиций, творческого куража, бесстрашия: он — только-только начинающий блестяще подкованный после МАИ теоретик авиастроения (он сразу с размаха и с бурным куражом вклинился в сферу авиационной безопасности в том НИИ, в которое вломился с красным дипломом, отвергнув настойчивые просьбы остаться в МАИ на своей кафедре), она — только-только начинающий экономист в этой же сфере, точнее, в авиастроении. Однажды Андрей, смеясь, сказал своей ненаглядной прекрасной Ленке: «Знаешь, если бы я был владельцем крупной гражданской авиакомпании, то я бы не жалея никаких денег собрал после тестового отбора молодых, талантливых, амбициозных и безбашенных, фонтанирующих самыми бредовыми идеями выпускников авиационных ВУЗов всей страны — очно, заочно неважно! — и дал бы им 2 недели на то, чтобы они представили мне свои, пусть самые фантастические, самые, казалось бы, бредовые идеи по безопасности гражданской авиации, и я бы всем им за это щедро, не скупясь, заплатил. А потом отдал бы весь этот полуфантастический бред на капитальную проработку таким же молодым и талантливым авиаконструкторам, технологам и материаловедам, и я тебя уверяю, что результат этой акции был бы сногсшибательным, можно было бы реализовать такие технологии, которые максимально сохраняли бы человеческие жизни, даже если самолёт разламывается пополам от взрыва в фюзеляже, даже если он внезапно и неостановимо идёт в штопор, даже если он врезается в гору, даже если…Э-э-э, да что там! Гибель пассажиров можно было бы предотвратить не на 50 %, а на все 90, а то и 100 %!!! И не надо сарказма!». Лена тогда обалдела от яркости и простоты самой идеи, для которой вообще-то требовались огромные деньги, но ведь любая крупная гражданская авиакомпания (родная ли, неродная) инстанция совсем-совсем не бедная…Именно тогда Лена, как при ослепительно ярком свете, увидела, что молодой и любимый её муж — редкий талант. Он много с увлечением рассказывал ей о тех, пока что совершенно неосуществимых и нереальных для воплощения идеях именно в этой сфере, идеях, которые предлагали некоторые не только профессиональные авиаконструкторы, но и просто грамотные авиалюбители в случаях авиакатастрофы в воздухе: превращение салона самолёта в капсулу с раскрытием гигантского парашюта, или мгновенное облекание каждого пассажира в некий спасительный кокон с индивидуальными автоматическими парашютами, или (совсем уж фантастика!) такое же почти мгновенное зарастание разлома фюзеляжа самонарастающим особым материалом, который, якобы, кто-то там уже изобрёл, взяв за основу принцип отрастания нового хвоста у ящерицы — и пусть это полнейшая галиматья, но ведь давно уж известно, что любая гениальная идея всегда проходит 3 стадии: первая — «это полный бред!», вторая — «а в этом что-то есть…» и наконец третья — «но это же гениально!». Да много разных идей было, но при всей их нелепости или абсолютной несостоятельности Андрей ни в коем случае не отмахивался от них, не склонен был их безоговорочно выбрасывать в помойку, он всегда держал эти «нелепости» в дальнем уголке своего мозга: а, может, когда-то чем-то и пригодятся, а? Кто ж знает…

Как они тогда слышали друг друга, как чувствовали друг друга, как нуждались друг в друге каждую секунду каждого дня! Были и профессиональные неудачи, и насмешки, но невезение и полунищенская жизнь не казались им тяготами, и родившиеся вскоре чудесные их близняшки росли такими же — полуголодными, но светлыми, смеющимися и укутанными такой любовью своих странных родителей…

Для себя лично Андрей ещё в юности определил свободу как внутреннее дозволение быть просто самим собой, быть наполненным своими, независимыми ни от кого, суждениями, но…при одном неоспоримом, необходимом и обязательном условии: не под дулом автомата. Именно внутренняя свобода позволила ему легко, но категорично отмести все уговоры вступить, так сказать, в ряды КПСС, а иначе, как пилил ему мозг непосредственный начальник, не будет никакого профессионального продвижения, никакой карьеры, а при распределении премий, при повышении окладов, его, Андрея, всегда будут отметать как беспартийного чужака, «не своего». Но Андрею было важнее оставить внутри себя свободу, чтобы её не смогли трогать никакие партийные липкие лапы. Предупреждения начальника оказались верными лишь первые три года работы Андрея, но постепенно Андреева беспартийность стала отходить на второй, а потом и на третий, четвёртый план, когда уже многим сотрудникам стало очевидно, что к ним залетел после института чистый гений, которого нельзя никуда отпускать, ему даже премии стали выписывать весьма тучные: ладно, чёрт с ним, пусть остаётся со своей свободой, только пусть никуда из их НИИ не уходит.

Сказать, что Андрей любил свою работу — пустой звук, пустые слова. Он ею дышал, жил, он не то что по образованию, а по самой своей природной структуре был от Творца авиаконструктором, какая-то в его ДНК была Творцом встроена особая, редкая, специфическая молекула, и, если бы он родился и жил тогда, когда даже и понятий-то, слов-то таких среди людской речи и мыслей не было, то был бы он, скорее всего, самородком-изобретателем чего угодно, и потому жизнь его скорее всего была бы трагична и коротка.

Однако он родился и большую часть жизни прожил при «совке» как раз во времена бурного развития авиа- и ракетостроения, ракетной техники, и авиации как военной, так и гражданской, тем самым он точно и случайно попал в нужное время и нужное место при том, что ни единому человеку на земле не дано выбирать ни когда и где родиться, ни в какой семье. Его же семья была простой и незамысловатой, однако, относящейся социально к интеллигенции: отец и мать — рядовые школьные учителя, отец — по физике, мать — по биологии, но Андрею повезло с ними редкостно, что осознал он лишь в сочной своей зрелости: в его маленькой семье жили понимание, тепло, любовь и доброта.

В МАИ он поступил легко и сразу после школы, и другого ВУЗа не мыслил, учился с наслаждением, с кайфом и все 5,5 лет — на повышенную стипендию, не считая того, что с 1-го же курса устроился на подработку на своей кафедре, каждое лето отъезжал на заработки в дальние студенческие стройотряды, а вернувшись оттуда обожал покупать своим старикам, в том числе и бабушке с дедушкой, шикарные по тем временам подарки в самых дорогущих магазинах: ему несказанно нравилось баловать стариков и съедобными изысками, которых они никогда не знали, и теми красивыми дорогими вещами, о которых они никогда, НИ-КОГ-ДА даже думать себе не позволяли, лишь любовались ими в витринах. Ему нравилось видеть их чудесную оторопь радости и восторга: неужели