любил одиночество, активное общение — мука. «У мяне дзверы не зачыняюцца ад народа. Выбары разварушылі вёску»,— жалуется Родзевич другу, поэту Владимиру Жилке. 25 ноября 1922 года он пишет ему: «Ох, як мне хочацца затачыцца ў нейкую дзірку і ўздыхнуць свабодна, пабыць сам з сабой і палетуцець! Страшэнна паважаю адзіноцтва!»

«Канфіскавалі № 2 «Будучыны», маю вялікі клопат, вядома, як чалавек, які ўзяўся не за сваю справу, але трагізм — мушу»,— пишет он Жилке в декабре 1922-го.

А 14 апреля 1923-го мы видим уже настоящую декадентскую депрессию: «На маўчанне абое мы хварэем — не адзін я, а прытым надакучыла пісаць наогул, ды і няма чым падзяліцца... Праследуюць — інквізіцыя... Література, мастацтва, кажаш... А я скажу, што ўсё гэта шкоднае глупства, атрута сутнасці жыцця. Ці ў нас ёсць нешта самабытнае, здаровае, згучнае з прыродай? Усё забіта, апаганена літаратурай. Расліна пры штучным святле замірае, дык згінем і мы, мудрагелі, ад дэмакратызацыі веды, ад гэтай вашай літаратуры і мастацтва».

В то же время в Советской Белоруссии идет национальное возрождение, бурлит литературная жизнь... И в 1923-м Родзевич вновь возвращается в Минск. Вполне возможно, под влиянием брата Чеслава, который в Минске работает в Институте белорусской культуры.

Леопольд меняет свои взгляды на большевистскую власть и принимает предложение стать профессиональным подпольщиком. Его направляют на учебу в Москву, а затем — на подпольную работу в Западную Белоруссию. Леопольд занимает важные партийные посты... Однако на творчестве это сказывается плохо. Ведь теперь автор пытается перестроиться под новые идеалы. Он и Владимиру Жилке пишет: «Смакую і паважаю марксізм. Паглядай, браце, і ты ў гэты бок».

Впрочем, в 1923 году для распространения в Западной Белоруссии был издан сборник стихов Родзевича — кстати, как поэт он однозначно слабее, чем как драматург. У книги две обложки. Верхняя, для маскировки, гласит на польском языке, что это собрание белорусских народных песен некоего Адама Хмеля. На внутренней значится: «Леапольд Родзевіч. "На паняволеных гонях"».

В Гродно, куда Родзевича направили на партийную работу, он познакомился с местной Кармен, работницей табачной фабрики Ф. Езерской. Партийная кличка Езерской была Женя, и Родзевич даже на какое-то время взял себе псевдоним Женевич. Герои тайного фронта поженились. Вскоре Женю отправили на учебу в Москву. И через какое-то время Леопольд получил известие, что его Кармен с гродненской табачной фабрики нашла себе другого героя и выходит за него замуж.

В 1926 году Родзевич вернулся в Минск. Но и здесь его преследует рок. В 1929-м умерла от рака мать. А в 1931-м случилась нелепая трагедия... Леопольд вместе с близким другом, тоже членом ЦК КПЗБ Арсением Кончевским, и его женой отправился в Геленджик. Однажды Арсений заплыл далеко в море и утонул. Так что Леопольд вместе с вдовой должен был везти тело в Минск.

Недавний подпольщик встраивается в новую идеологию. Например, пишет брошюру «Беларускі нацыянал-фашызм: яго вытокі, тэорыя і практыка», в которой отрекается от всех прежних идеалов: «У цягнік, які імчыць па сацыялістычным шляху, нельга ўлезьці з нашаніўскім багажом. Кампартыя, якая кіруе гэтым цягніком, рашуча выкідвае нашаніўскі, буржуазны баляст пад колы цягніка».

Присоединился Родзевич и к той радикальной молодежи, которая критиковала поэму «Новая зямля» Якуба Коласа за устаревшие взгляды и «примитивные» формы. Под псевдонимом Лявон Жыцень Родзевич высказывается о поэме: «Прачытаўшы, ставіш яе з даволі несамавітьым настроем на паліцы для кніг побач Шэйна ці Федароўскага, вось так, на ўсялякі выпадак».

В Минске поэту очень тоскливо. Как личность законспирированная, долгое время не может свободно общаться. Единственная отдушина — семья брата Чеслава, работающего в Народном комиссариате земледелия. Творческого настроения нет. То, что пишется в рамках марксизма, выходит пафосно и плоско.

К тому же настают кровавые времена репрессий.

В начале 1933 года был арестован брат Чеслав. Его с семьей сослали в Саратов. А вскоре туда же выслали и Леопольда Родзевича. Известно, что драматург работал лесником.

1938 год. Очередная волна репрессий, повторные аресты... Схватили и Родзевича. Где именно, когда его замучили — неизвестно.

ТОЛСТОВЕЦ ИЗ СКИДЕЛЯ.

ПЕТР СЕВРУК

(1905—1929)

«Ён памалу звыкся з тоўстымі сценамі з цэмантовым памостам, з моцнымі кратамі, з жалезнымі дзвярмі, з дзесяцьмі мінутамі шпацэру ў круг па двары вастрогу, з дрэннай стравай і г. д. Жыццё не кацілася, а пхнулася, але жыць прыходзіцца, і ніякія абставіны не могуць яго стрымаць, пакуль у сэрцы б'ецца кроў».

Это отрывок из дебютного рассказа «Гісторыя аднае смерці» в журнале «Студэнцкая думка» 1924 года, подписанный скриптонимом «П. С-к». Под ним скрывался девятнадцатилетний паренек из Скиделя Петр Севрук.

Спустя годы его отец, крестьянин Якуб Севрук, держа на коленях маленького племянника Миколу Деленковского, показывал малышу на фотографию и объяснял: «Гэта мой сын, твой дзядзька Пеця... Памёр ён ад сухотаў. Малады яшчэ быў. Але разумны. Пісьменнікам стаў бы...»

Увы, причиной смерти Петра Севрука была не только чахотка, «сухоты». Во время последнего ареста в польской дефензиве его избили так сильно, что жандармы хвалились: «Все, более не жилец...» Избавились, мол, от «революционера».

По иронии судьбы этот молодой деятель Товарищества белорусской школы в Западной Белоруссии был убежденным противником всяческого насилия. Более того, он не любил политических игрищ и яростно сражался против того, чтобы белорусское культурное движение в них втягивали: «Не политическая организация ведет к освобождению, а только развитие и самосовершенствование людей».

Один из его псевдонимов был... Плебей.

Когда читаешь дневник этого человека, в очередной раз делается невыносимо обидно за нашу культуру: сколько оборванных судеб! Этот юноша, не доживший до двадцати пяти, мог стать видным национальным философом, глубоким писателем (стихи его представляются мне менее совершенными и оригинальными, нежели проза и публицистика). «Только отрезвившись и взглянув на дело со своей неизменной критической точки, я нахожу действительное понимание дела». Он, подвергавшийся арестам и пыткам за участие в белорусском движении, брал на себя смелость критиковать это движение за «выкарыстанне нацыянальнай тэматыкі толькі з дэмагагічнымі мэтамі, бясконцыя запазычанні ўсходніх ды заходніх ідэалогіяў». И был готов отдать жизнь за просвещение своего народа, за его независимость. И отдал. «Любоў да ўсяго роднага — мовы, звычаяў, песні — ёсць падставай праўдзівай культуры».

Первая мировая война. Сотни тысяч белорусов оказались беженцами. Семья Севруков из Скиделя осела в Липецке. Не то чтобы там было сытно... Сестра поэта Мария вспоминала: «Збіралі проса ў полі, пяклі ляпёшкі і іх елі. Бацька служыў ахоўнікам на станцыі, на сям'ю прыносіў палову вядра нейкага страшнага чорнага супу з мёрзлай