В 1905-м Михайла поступает в Московский университет на медицинское отделение, оттуда переводится на специальность «Геология». Время и среда самые революционные. Громыко входит в РСДРП — неудивительно, что власти ему отказывают в месте учителя на родине, и молодой революционер-учитель поселяется в Одессе.

Из того периода стоит упомянуть поездку по Европе, уже предвоенной, с товарищами-учителями. С началом войны Громыко работает в организации белорусских беженцев «Беларускі гай». В 1917-м начинает пробовать себя как белорусский писатель (до этого были попытки на русском языке). В Беларусь возвращается в 1921 году.

Время знаковое. Создается система национального образования, открываются научные учреждения. Для этого отовсюду приглашают старых «спецов». Патриотично настроенные люди — профессора, академики, доценты — едут, чтобы самоотверженно трудиться, создавая молодое государство, а затем... быть убитыми и забытыми.

«3 тых часоў я ўжо не аддзяляўся ад нашага народнага жыцця... Якое то было акружэнне! Я ўглядаўся ў постаці Янкі Купалы, Якуба Коласа, Змітрака Бядулі, Цішкі Гартнага, Максіма Гарэцкага і многіх хоць і меней выдатных, але патрэбных для паўнаты і магутнасці "хору" і "аркестра"»,— вспоминал Громыко.

Он преподает в Белпедтехникуме и университете. Вместе с Николаем Азбукиным разрабатывает белорусскую научную терминологию, пишет учебник «Пачатковая геаграфія». В разделе «Чалавек» есть строки: «Вясёла ў школе, у класе, дзеці! Колькі тут прыяцеляў ды прыяцелек, колькі сяброў, таварышаў. Кожны з іх цікавы па-свойму, па-асобнаму... Яшчэ болей розных народаў і пляменняў жыве на свеце. I лепей было б, каб усе людзі на Зямлі, усё чалавецтва было як вялікая, вялікая школа, каб не біліся, не ваявалі, а жылі б у "злучнасці брацкай"».

А вот в литературе Громыко, несмотря на то что был человеком солидным — тридцать шесть лет, — примыкает к течению «бури и пены» вместе с М. Чаротом, А. Дударом, А. Александровичем, А. Вольным. «Бурапенцы» противопоставляли себя «цішкізму», возглавляемому Тишкой Гартным, он же — Змитер Жилунович, видный большевистский деятель. «Цішкізм» отличался пафосом и традиционными формами. «Бурапенцы» хотели экспериментировать, жаждали революционной романтики. В этом Михайла Громыко мог многих переплюнуть хотя бы в силу своей эрудиции. Кто еще из поэтов, вчерашних деревенских пареньков, мог рифмовать «каініты — трагладзіты»? А в 1922 году в журнале «Полымя» появляется «нібы-паэма» «Гвалт над формай» Михайлы Громыко. Он далеко уходит от своих ранних возрожденческих стихов и явно подражает «Двенадцати» Блока и футуристам.

Завострым вострыя мячы.

Сячы ўсе формы

I крычы!

Мы толькі рытмам, маршам цвёрдым

З наглядам жудасным і гордым

Без формы вопраткі

У свет!

Усе сцягі — пад ногі;

Мы - богі! Убогія богі!

Авангардистское произведение сопровождалось и декларацией «Паэзія аб рэвалюцыі і рэвалюцыя ў паэзіі».

Поколения литературоведов поэму традиционно ругали. Кондрат Крапива написал ехидную эпиграмму:

І без ліку, і без нормы

Лье Грамыка свае формы...

Скінуў порткі й апранаху,

Кій схапіў ды - бух! З размаху:

«Завастрыў» свой востры «меч»

І пачаў ім «формы» сеч.

Впрочем, на сегодняшний взгляд поиски Громыко с игрой звуками и смыслами напоминают современных постмодернистов: «Палі, палі! Хто не з намі — валі, валі! Плі!», «Калі трэба, аблай! Лоўкай лаянкай лай. Асабліва ў горадзе,— хто падлезе ў горадзе — Па мордзе, па мордзе!».

Правда, в одном Михайла Громыко все же «отстает» от младших коллег: он уважает «старых возрожденцев», посвящает стихи Купале и Коласу, которых молодые ожесточенно обличают в отсталости.

И чем же кончилось это, как определял Есенин, «задрав штаны, бежать за комсомолом»? Критик Антон Адамович пишет: «М. Грамыка, што выступіў у «Полымі» з падтрымкай «бурапенства», не быў дапушчаны ні да часопісу, ні да арганізацыі «Маладняку» Чаротам, які пабойваўся канкурэнцыі. Пад уздзеяннем гэтага расчараваны паэт закінуў нават прагалошаную ім «рэвалюцыю ў паэзіі» й вярнуўся да мірнага наследвання класікам».

Зато одна за другой ставились пьесы Михайлы Громыко. Но началась «чистка» театрального репертуара, убирали все, где было что-то национальное, самобытное. В Первом белорусском театре запретили феерию «На Купалле», постановки «Кастусь Калиновский» и «Машека». Пьесу Купалы «Тутэйшыя» разбирали на расширенной коллегии отдела печати ЦК КПБ(б). Напали и на пьесу Михайлы Громыко «Каля тэрасы». Она была поставлена зимой 1927 года Вторым белорусским государственным театром. Нападки были столь тенденциозны, что литераторы из окружения «Полымя» поняли: надо реагировать. И в «Звяздзе» появился «ліст сямёх», спровоцировавший «первую театральную дискуссию». Его подписали А. Александрович, М. Зарецкий, А. Вольный, А. Дудар, а также видные ученые В. Ластовский и А. Цвикевич, недавно вернувшиеся в БССР. Подписанты утверждали, что проводимая репертуарная политика имеет целью уничтожить белорусский национальный театр, потому что заменяет самобытные пьесы на переводные русские, пафосно-агитационные.

Конечно, пострадали в первую очередь подписанты. Белорусизация сворачивалась. Отдельный разговор — о пьесе Михайлы Громыко «Скарынін сын з Полацка». Автор считал ее своим лучшим произведением. Его поставил в БДТ-1 в 1926 году режиссер В. Базылевский к 400-летию изданий Скорины. Причем на титульном листе пьесы была отметка: «Дазваляецца да пастаноўкі на адзін раз». Но мало того, что спектакль действительно прошел всего раз, рукопись потерялась, когда ее передали в Академию наук. Автор спустя годы мог припомнить только начало: «На вежы выбіла чатыры, а доктара ўсё няма з друкарні... I ўчора так, і сёння — кожны дзень!»

К тому времени Михайла Громыко пробует себя и как детский писатель: ведь уже в зрелом возрасте стал отцом, «у кастрычніку 1923 года нарадзілася наша «пярвушка» Расціслава. «А-а-а, Росценька! Ляжы, лялька, просценька!» — піша 37-гадовы бацька, для якога яна першая жывая радасць».

Громыко — автор нескольких статей о Максиме Богдановиче, причем пишет: «Гэта старажытны грэк у беларускай вопратцы... Толькі грэкі ўмелі так разумець і любіць жыццё».

А еще Громыко действительно обнаружил в Беларуси нефть — причем помогла ему в этом этимология. Сделал правильную догадку о происхождении названия деревни Гарывада. «У раёне Рэчыцы пачалі доследы — Азбукін і я. Ён — геаграфічныя, я — геалагічныя. Калі б не спынілі нашу работу ў той час, то, можа быць, нафта была б вядома ў гэтым раёне з 1930 г.». И гранит для Мавзолея Ленина действительно искал на пару с Вацлавом Ластовским. Кроме учебника для школ по геологии, написал для институтов «Уводзіны ў навуку аб неарганічнай прыродзе». Вот в протоколе общего собрания членов Института белорусской культуры от 31 января 1925 года видим фамилию «Грамыка М.». Когда Инбелкульт был преобразован в Академию наук, работал там.

А