Война из-за окопов и истребление курейзов служат в истории Мухаммеда поворотным пунктом, не менее знаменательным, чем битва при Бедре. Подобно тому, как первое выигранное дело выдвинуло сразу бездомного беглеца, ставшего независимым властелином, окруженным собственным войском, которого нельзя уже было презрительно игнорировать, так и кончившийся без последствий поход коалиции убедил окончательно его противников, что им далеко до него, даже при напряженном сконцентрировании всех сил, по крайней мере в его собственных владениях. С этих пор они и не стараются возобновлять попытки борьбы; каждый из неприятелей сопротивляется в одиночку, как умеет и сколь возможно долее, рассчитывая при этом только на случайности счастливого оборота войны, но не помышляя вовсе о возобновлении единственно разумной политики совместной обороны. Бедуин рассчитывает на дальность и малую доступность своих пастбищ, иудеи — на крепость башен, мекканцы пробуют еще защищать свою святую область, но никто из них не осмеливается более предпринять наступательную борьбу. Поэтому Мухаммед может преспокойно вести атаку поочередно то на одного, то на другого, пока всех по порядку не поглотит. Мастерски глубоко рассчитанными политическими маневрами обделывает он все это; пророка не волнуют ни страсти, ни предубеждения. С невозмутимо холодным спокойствием взвешивает он средства: подавляет опасное движение со всей подобающей строгостью, умеет при случае перекинуть и золотой мост для уступчивого противника, лишь с виду сопротивляющегося. Искусство его располагать в свою пользу неприятельские силы, дробя их безмерно, равно как и стремление разыграть еще при этом великодушие, напоминает коварно-хитроумную политику римлян.

В течение всего шестого года (627) пророк занят расширением области своего влияния по всевозможным направлениям, начиная с безусловно подчиненной отныне его власти Медины. Он пытается снова внушить к себе уважение в среде бедуинов центральной Аравии. Стараясь прикрыть таким образом тыл свой на востоке и северо-востоке, Мухаммед мог, никем не тревожимый, посвятить свои досуги и любезным землякам юга, а на севере — городам иудейским. Он начинает задирать их всякими способами и поджидает только время, когда можно будет окончательно их поглотить. И вот действие открывается целым рядом набегов на различные отделы племен Гатафан, Асад и Хавазин. В сущности они не приводят к значительным результатам, но служат прямо к устрашению беспокойных соседей. Попутно захвачен мекканский караван, сделано нападение и пощипаны немного Бену Са’д в Фадаке, подозреваемые в сношениях с иудеями Хейбара; глава последних Усеир смещен и изменнически умерщвлен вечно готовым к услугам пророка подосланным лицом. Было бы очень интересно иметь более точные сведения о некоторых других предприятиях пророка того времени; как кажется, тогда уже Мухаммед начинал распускать сети далеко за пределы Аравии. С тех пор как он отрезал торговую дорогу на север мекканцам, его мединцы стали высылать сами караваны в Сирию. В этом же году наказаны были Фезариты, отдел племени Гатафан, за то, что они осмелились ограбить караван мединцев невдалеке к северу от города. А незадолго перед тем, так сообщает предание, был направлен набег также к северу. Потребовалось отомстить за ограбление посланника, которого отправил Мухаммед в Сирию к византийскому императору Ираклию, занятому в то время приготовлениями к серьезному походу против персов. О цели посольства, которое, вероятнее всего, было направлено не к самому императору, а скорее к префекту Палестины, ничего достоверного не известно; также не имеется сведений о вероятной связи между этим посольством и походом, предпринятым два месяца спустя в Думат Аль-Джандаль. Христианское народонаселение этого оазиса было, как кажется, издавна в тесной связи с христианскими элементами владений Хиры; с этим предположением согласуется и то, что глава их, хотя чисто арабского происхождения, из племени Келб, носил королевский титул. Без сопротивления подчинился он посланному военачальнику мусульман и обязался выплачивать дань; на самом же деле эта маленькая страна, как увидим далее, подчинилась гораздо позже.

Меж тем приближался конец шестого года (весна 628), а вместе с ним наступление мекканских паломнических празднеств. Как и всегда, происходили они в среднем из один за другим следующих священных месяцев Зу’ль-ка’да, Зуль-хиджжа и Мухаррем[97]. Но уже в Зу’ль-ка’де, когда открывалась ярмарка в Маджанне, многие арабы имели обыкновение посещать Мекку, чтобы успеть совершить так называемое посещение, т. е. малое паломничество, ограничивающееся обходом святынь Мекки; меж тем как в большое паломничество, собственно Хаджж, включались кроме того процессии на Арафат и в Мину. Перед самым началом этого самого месяца объявил Мухаммед своим правоверным, что им совершено паломничество во сне, и ему вручены ключи от Ка’бы. Следовало приготовляться немедленно к паломничеству, но не брать с собою другого оружия, кроме меча, так как это будет мирное предприятие.

Почти невероятно, чтобы пророк, опираясь лишь на сновидение, мог решиться выполнить такое важное по последствиям решение, едва ли был он в то время до такой степени наивным человеком. У него, вероятно, были особые причины предполагать, что курейшиты должны были поневоле беспрепятственно допустить его, как и всякого другого, посетить в эти священные месяцы Мекку и Ка’бу. Но какого рода были эти соображения, об этом нет никакого указания в дошедших до нас преданиях. Между тем, со времени изменения киблы, Ка’ба делалась как бы средоточием общины правоверных. Овладеть Ка’бой стало конечной целью стремлений пророка, а в интересах мекканцев было держать его вдали от священного города. Все это должен был знать Мухаммед. С другой стороны, трудно предположить, чтобы сам он уже тогда захотел вдохнуть своим единоверцам неограниченное уважение к древним обычаям, которые так жестоко преследовал, где только мог. Мы видим при этом, что теперь лишь немногие из выдающихся людей Мекки ревностно относились к продолжению сопротивления, и то те только, которые имели особые причины к личной вражде к пророку, так, например, Икрима, сын убитого при Бедре Абу Джахля. Дальше мы видим также, что главную роль во вскоре наступивших переговорах стали играть не члены семьи Махзум или же Омейи, а Бену Ма’ис, доселе малоизвестный отдел племени курейшитов. Абу Суфьян, душа всякого направленного против Мухаммеда предприятия, вдруг как бы стушевывается, сходит со сцены. Мы слышим, наконец, что вскоре один из первых среди махзумитов, Халид Ибн аль-Валид, принимает открыто ислам. Если принять все это во внимание, невольно является догадка, что мудрейшие между мекканцами прозрели, со времени войны из-за окопов, бесполезность сопротивления. С предупредительною готовностью выслушали они, должно быть, предложения Мухаммеда, которые мог он сделать через посредство дяди своего Аббаса или кого-нибудь другого. Вероятно, пришло одному из них в голову, что можно исподволь приучить мекканцев к лицезрению ненавистного человека, и вот воспользовались паломничеством в месяцы всеобщего мира. Но в момент исполнения, когда в толпе вспыхнуло грозное негодование и резко выступила наружу непримиримая ненависть личных врагов пророка, благоразумные люди спохватились и не решились на этот раз продолжать толковать о снисходительности. Все это, впрочем, довольно гадательно, поэтому попытка осветить факты, о которых предстоит нам рассказывать, может быть и излишня.