Сами неприятели позаботились, чтобы неудача пророка не имела слишком тяжелых последствий, и действительно, положение Мухаммеда после сражения было завидное во всех отношениях. Правоверные, разумеется, не имели ни малейшего повода жаловаться на своего предводителя. Возвещая поход, он обещал им, правда, победу при помощи Божьей, но разве он не сказал также: «Если вы будете твердо держаться?» И разве они не побеждали, пока неуклонно следовали приказаниям пророка? Разве окончательное поражение не было заслуженным божеским наказанием за оказанное ими нарушение дисциплины? Вот те прегрешения, дать отчет в которых приходилось мусульманам, лишь только Мухаммед, по повелению Божию, обратился к ним с наставлением; но мудрый человек примешал к нему такое множество указаний на благость Всевышнего, которая не минет ни одного из раскаивающихся, в его речи было так много жестоких выходок против неверующих, что вскоре не осталось не только и тени сомнений, но даже исчезло самое уныние из рядов его приверженцев. Зато можно себе представить, как были довольны поражением «лицемеры» и иудеи. Если даже до сражения Мухаммед не был в состоянии растоптать всех их, как этого желал в душе, то после понесенных потерь приходилось поневоле еще долго сдерживаться, пока не подыщется счастливый момент и вернется снова прочное положение. Но пророку никоим образом нельзя отказать в постоянной твердости духа.

Страдания от полученных, хотя не тяжелых, зато болезненных ран нисколько не помешали ему заниматься делами общины. Он продолжал с большою уверенностью и нравственной стойкостью, которые никогда не покидали его в самые критические моменты, делать все для ослабления неприятного впечатления. Об этом он позаботился в самый день сражения. Оно продолжалось до полудня, а уже на молитве, при закате солнечном, присутствовал пророк сам в мечети. А на следующее утро после ранней молитвы созвал опять Билаль воинов Охода и объявил им, что посланник Божий желает преследовать неверующих. В походе должны были участвовать лишь те, кои сражались вчера. Опасностей, положим, предстояло немного, так как курейшиты тем временем должны были уйти довольно далеко, все же и это кое-что да значило для поддержания духа бодрости среди правоверных. Пророк дошел до Хамра Аль-Асад, в трех милях[91] на запад от города. Здесь приказал он остановиться; простояли лагерем трое суток; по ночам раскладывались костры по ближайшим горам, чтобы распространялась далеко кругом весть о преследовании Мухаммедом курейшитов.

И во всем другом старался пророк поступать так, чтобы во всех отношениях игнорировать последствия неудачного сражения. Так, вскоре после возвращения узнал он, что один из хазраджей во время катастрофы на Оходе убил одного союзника из аусов, мстя ему за смерть отца своего, погибшего еще во времена язычества. Это было опасным нарушением закона, который уничтожил кровомщение между правоверными. Немедленно же повелел Мухаммед одному из аусов снести голову виновному. Затем понадобилось внушить уважение кочевавшим на восток бедуинам, между которыми обнаружилось опасное движение при первом известии об Оходе. Особенно встревожили правоверных слухи, что Бену Асад, измаильтяне, кочевавшие в 50 милях на северо-восток от Медины, собираются совершить хищный набег на город под предводительством старейшины Тулеихи. Мухаммед выслал Абу Саламу, своего молочного брата и близкого родственника со 150 воинами. Невзирая на значительное отдаление, отряд достиг без особых приключений пастбищ асадов, но, как это водится у бедуинов, они рассыпались во мгновение ока, и правоверные могли захватить лишь несколько голов животных. На возвратном пути открылась у Абу Саламы полученная им на Оходе рана и он умер. Вдова его, как говорят, очень красивая, 4 месяца спустя взята была пророком в жены.

Маленькая эта экспедиция оказалась недостаточной, чтобы изгладить впечатление победы мекканцев, произведенное на племена центральной Аравии. Все они были друзьями курейшитов, посещали прилежно их ярмарки и были предубеждены против Мухаммеда; негодование их тем более было велико, что пророк, только что потерпевший такую основательную неудачу, ничуть не покидал своей цели — пробуя расширить власть за их же счет. За это и поплатились одновременно (приблизительно около мая 625 г.) два маленькие отряда, которые Мухаммед выслал на восток и юг с дружескими, что называется, намерениями. Дело в том, что на восток от линии, протянутой между Мединой и Меккой, обитают в Неджде большие племена Сулейм, Хавазин и Хузейль. К племени Хавазин принадлежал Бену Амир Са’са’а[92]. Прибыл раз из этой местности в Медину старик, начальник Абу’л-Бара ‘Амир, прослышавший о Мухаммеде и захотевший посмотреть на него. Пророк встретил его дружелюбно и предложил ему принять ислам. Старик не отказался прямо, но объяснял, что готов принять веру вместе со своим племенем. Он предложил послать из Медины нескольких правоверных для обучения земляков и поручался за их безопасность. В высшей степени обрадованный Мухаммед послал 40 (а по другим известиям — 70) молодых мединцев из хорошо изучивших Коран. Когда они шли к Амиру, то племяннику Абу’л-Бара, ‘Амиру Ибн Ат-Туфеилю, это дело вовсе не понравилось. А так как единоплеменники не пожелали оскорблять сопровождавших дядю его, то он с толпой соседних сулеймитов напал при колодцах Ма’уны, в 10 милях на юго-запад от Медины, на посланных и перебил их всех, за исключением одного, который и принес печальное известие в город о приключившемся с его товарищами. Не лучшее постигло и семерых других, посланных на юг, как говорят одни — с миссионерскими целями, а вероятнее всего, чтобы пошнырять в окрестностях Мекки. Когда прибыли они в Ар-Раджи, в округе Хузейлитов, напали на них люди из племени Бену Лихъян (одни говорят — по подстрекательству мекканцев, другие же — будто в отместку Мухаммеду за умерщвленного по его приказанию их старейшин, замышлявшего нападение на Медину). Четыре мединца были убиты, а три — взяты в плен; когда же один из них вздумал дорогою бежать, его тут же побили каменьями. Двух остальных продали бедуины курейшитам за 100 верблюдов, а те отдали их детям погибших при Бедре, которые, играя, перекололи их дротиками.

Мухаммед теперь сразу увидел, как трудно пока что-либо предпринять в центральной Аравии. Но ему необходимо было для успокоения правоверных заручиться хоть каким-нибудь успехом, дабы исполнить обещание, благодаря которому укрепил он снова их доверие после битвы у Охода. Понятно, приходилось опять взяться за иудеев, вечно отвечавших за чужие грехи. Непосредственно вслед за поражением пророк считал благоразумным переждать несколько, не будут ли угрожать ему новые опасности извне. Может быть, также считал он необходимым сперва восстановить обычную дисциплину между своими. Так или иначе, с полгода после сражения держался он спокойно и, как кажется, в это же самое время набрался убеждения, что еще менее, чем Кейнока, их оставшиеся единоверцы могут рассчитывать на помощь со стороны «лицемеров». Приходилось главным образом иметь дело с двумя иудейскими племенами, Бену Надир и Бену Курейза. Последние обитали на юг, первые же — на юго-восток от города, в своих укрепленных предместьях. Оба племени участвовали в сражении при Буасе против хазраджитов, но если бы «лицемеры» имели более политического такта, чем воображали, Абдулла Ибн Убай должен бы был побороть воспоминание о старинной вражде и подать им вооруженную помощь против мусульман. Предание обвиняет даже Абдуллу в коварном обмане иудеев, но это, вероятно, чересчур преувеличено. Во всяком случае он не двинул и пальцем, когда Мухаммед под ничтожным предлогом — будто ангел Гавриил известил его, что один иудей вознамерился его убить, — потребовал от Бену Надир, слабейшего из обоих племен, приблизительно в июне 625 г., очищения занимаемого ими квартала; когда же иудеи отказались повиноваться, мусульмане осадили их укрепленный квартал, находившийся в одной миле на юг от города. Племя Курейза и не подумало подняться, чтобы прийти на помощь к единоверцам. Как за соломинку спасения, держались они крепко за договор свой с Мухаммедом. Осада продолжалась 14 дней. Она угрожала затянуться надолго. Тогда Мухаммед отдал приказание срубить одну из пальмовых плантаций, составлявшую главное имущество надиров. Но это было вразрез всем воинским обычаям арабов: по бедности страны и продолжительности времени, пока финиковая пальма может приносить плоды, половина Аравии давно бы умерла с голода, если бы по общепринятому обычаю не было взаимно оберегаемо не заменимое ничем дерево. Вот почему эту меру стали осуждать даже в кружках правоверных. Понадобилось даже специальное откровение, дабы оправдать намерение пророка. В конце концов, впрочем, иудеи принуждены были капитулировать под тем условием, чтобы позволили им выселиться с женами и детьми, захватив с собою движимое имущество. Одно только оружие должны были они оставить. На 15-й день выступили иудеи со звоном литавр и струнных инструментов — мы сказали бы — с воинскими почестями — и потянулись сначала к лежащему в 20 милях на север от Медины Хейбару, большой иудейской колонии, некоторые из них поселились тут, другие же, по примеру Кейнока, удалились в восточную часть Иорданской страны. Гораздо важнее, чем оружие, захваченное в оставленном квартале, были для Мухаммеда довольно обширные земли, оставшиеся после иудеев. Почва на юг от Медины, как тогда, так и теперь, гшодоносна, вся состоит из пахотных полей и плантаций финиковых пальм. Здесь открылось для пророка поле для весьма целесообразного учреждения. Вместо того чтобы разделить землю между участниками осады, предоставил он ее всю, с согласия мединцев, своим беглецам. До сих пор должны были они исключительно рассчитывать на гостеприимство ансаров, теперь же могли устроиться самостоятельно. Мухаммед объяснял свое распоряжение указанием, что имущество это не было завоевано, а приобретено мирным путем, при помощи капитуляций. И на будущее время удерживал он за собой право непосредственного распоряжения подобными приобретениями. Эта регламентация позднее, при дальнейшем распространении мусульманских завоеваний вне границ Аравии, имела величайшее значение. Ко времени этой войны, очень может быть, следует отнести откровение, изложенное в суре 5, 92–93, в которой помещено известное воспрещение употреблять вино. В связи с запрещением меисира, любимой у арабов азартной игры, оно было мотивировано тем, что то и другое способны возбуждать среди правоверных неприязнь и ненависть, а также доводят до небрежения к молитве. В действительности древние арабы были сильно преданы пьянству и игре. Очень понятно, что в интересах дисциплины следовало раз навсегда наложить на эти предметы запрещение. Поэтому, во всяком случае, недозволенное не носит никоим образом аскетического характера.