Едва окончено было укрепление, как союзники показались перед городом. Новое средство защиты, совсем «не арабское», возбудило в неприятелях одновременно и негодование, и изумление. Посыпались крупные ругательства на трусость мусульман, но те, чувствуя себя за окопами до известной степени в безопасности, самодовольно улыбались. Не раз пробовали язычники прорваться через препятствие, но мединцы и днем и ночью зорко сторожили все их движения. Тяжело приходилось, правда, осажденным, особенно в начале весны, когда наступила отвратительная погода; но все же, так или иначе, им было удобно отгонять налетавшего неприятеля тучей пущенных в него стрел. Раз только посчастливилось небольшой кучке мекканских всадников занять часть укреплений по оплошности защитников. Но вместо того чтобы на занятой ими позиции держаться крепко и как можно скорее вытребовать подкрепления, старик Амр-Ибн-Абд вздумал вступить с Алием в единоборство. Когда затея эта кончилась поражением Амра, сопровождавшие его курейшиты сочли, что дело покончено, и вернулись безмятежно назад через ров обратно к своим. Осада тянулась без конца. Обе стороны терпели одинаково, подвергаясь действию холодной погоды. Но союзникам приходилось хуже, ибо до их прибытия жатва[96] была уже снята, а доставать провиант с некоторых пор становилось затруднительным, между тем никто не рассчитывал, чтобы война могла протянуться так долго. Стали искать средств, нельзя ли овладеть городом иначе. Еще ранее, при посредстве надиров Хейбара, начаты были переговоры с Бену Курейза, последним племенем иудеев, проживавшим в Медине, о соглашении их с коалицией. Теперь снова возобновились сношения и, по-видимому, принимали довольно решительный характер. Конечно, самое разумное, что могли предпринять иудеи, это было воспользоваться благоприятными обстоятельствами, чтобы доконать окончательно Мухаммеда. Они были с ним не в лучших отношениях, чем их прогнанные раньше единоверцы, и едва ли могли питать надежду, что он станет более уважать свой договор с ними, чем это делал прежде с другими. Квартал их, к тому же, лежал на юго-восток от Медины, именно в том самом месте, где город наиболее слабо защищен; поэтому в руках их находился как бы ключ к позиции Мухаммеда. Несмотря на это, они не решались сразу и открыто принять сторону неприятеля и продолжали, не торопясь, переговоры с союзниками. Сильно поражен был пророк, когда наконец прослышал о новых кознях врагов своих; он немедленно же принял меры. Прежде всего Мухаммед послал некоторых из наиболее уважаемых людей из аусов и хазраджей пригрозить иудеям; а когда эти последние недружелюбно выслушали нарекания бывших союзников, он отдал распоряжение подготовить защиту города с юга, что, конечно, еще более отягчило и без того усиленно напряженную службу за окопами. Одновременно удалось пророку залучить к себе на службу одну темную личность из племени Гатафан, некоего Ну’еима-Ибн-Мас’уда; шпион шнырял беспрерывно то между иудеями, то между союзниками и искусно сеял раздор повсюду, так что вскоре обе стороны перестали доверять друг другу, переговоры тянулись без всякого результата. Далее успел Мухаммед войти в тайное соглашение с шейхом гатафанцев Уcинои. За отступление его соплеменников была пообещана пророком половина сбора фиников Медины. Но отвращение воинственно настроенных приверженцев ислама к подобного рода унизительной сделке помешало окончательному заключению условия. Все эти дипломатические хитрости возбуждали, однако, между союзниками взаимное недоверие; к тому же весенние бури начинали сильно докучать осаждавшим. Для многочисленных стад осаждавших не хватало корма; страдая от непогоды, бедные животные еле-еле волочили ноги. Между тем мусульмане продолжали по-прежнему неослабно следить за неприятелем; таким образом все более и более пропадала всякая надежда достигнуть цели похода. Раз ночью все сразу, как бы сговорившись — мекканцы, гатафане и сулеймы, — порешили бросить начатое дело. На следующее утро войска коалиции потянулись обратно домой. Абу Суфьян написал к пророку дерзкое письмо, в котором зло издевался над окопами как над неприличною воинскою хитростью. Едва ли стоит прибавлять, что на арабов они произвели, однако, громадное впечатление.

Война эта стоила немногих жертв: убитых было человек 5 со стороны правоверных и 2 язычника; по несколько человек с обеих сторон были опасно ранены. Но за войной следовал страшный эпилог. В полдень того же дня, когда отступили союзники, Мухаммед вручил военное знамя Алию, Билаль возвестил, что послеобеденная молитва должна быть совершена в квартале курейзов. До последнего момента опасались иудеи нарушить формально договор; но их переговоры с неприятелями Медины слишком были известны, для пророка довольно было малейшего предлога, чтобы избавиться от непримиримого врага его учения. Курейзы были народ храбрый и могли бы, со своими 600 воинов, попытаться пробиться. Может быть, предполагали они, что все-таки успеют еще добиться таких же условий, как и надиры, а потому временно отложили крайние меры: сражаясь, отступили они в свою крепость и допустили обложить себя. Недостаток в провианте принудил их недели через две начать переговоры, но Мухаммед сразу же потребовал безусловной сдачи. Посланный им к иудеям Абу Лубаба был аусит, следовательно, старинный союзник иудеев. Когда его спросили, будет ли Мухаммедом дарована им по крайней мере жизнь, он ответил официальным тоном: «да», но при этом многозначительно провел указательным пальцем по шее. Узнав об этом опасном проявлении мирского чувства приличия, пророк сильно разгневался, и бедняге Абу Лубабе пришлось вынести тяжкое церковное покаяние, прежде чем он снова попал в милость. Иудеям ничего не оставалось, однако, как сдаться или же попытать биться насмерть. Они предпочли первое, вероятно, в надежде, что их прежние союзники, аусы, заступятся за них, подобно тому как хазраджи два года тому назад спасли Кейнока. Мухаммеду неловко бы было отказать наотрез в их заступничестве; это значило бы поставить аусов ниже их прежних соперников, но истребление иудеев решено им было в душе, и для исполнения своего плана он выискал одно средство, дьявольски коварное, которого не могли никоим образом предугадать исконные враги Аллаха. Глава аусов, Са’д Ибн Му’аз, ревностный раб Божий, лежал на смертном одре от раны, полученной им во время осады. Он знал, что должен умереть, и кипел злобой против всех участвовавших в войне из-за окопов, разумеется, также и против этих «предателей» иудеев. Товарищи по племени этого не понимали, и когда Мухаммед предложил решение участи пленных иудеев предоставить их главе, они охотно согласились. Са’д же решил, недолго думая: мужчин перебить, женщин и детей обратить в рабство, а имущество их поделить. Приговор исполнен был на другой день утром. Целый день продолжалась отвратительная бойня; более 600 иудеев потерпели мученическую смерть за веру. Только один, согласившийся перейти в ислам, остался в живых; все остальные, поголовно, умерли, выказывая геройский дух, чего нельзя было ожидать, судя по прежним их нерешительным действиям. Жены и дети обращены были в рабство. Красавица-еврейка Реихана, доставшаяся пророку, обращена была в ислам и взята им в гарем. Несколько дней спустя суровый судья Са’д последовал за своими жертвами.

Жестокость образа действий пророка в данном случае находит себе некоторое оправдание в древнеарабских воинских обычаях, по которым, несомненно, пророк имел право казнить взятых в плен иудеев, так как они сдались безусловно. Отвратительнее всего в этом приговоре соединение беспощадной суровости с коварной игрой именем Бо-жиим. Но Мухаммед и его последователи так же мало понимали это, как и судившие еретиков католики или протестанты, которые одинаково не могли отдавать себе отчета в ужасных своих деяниях, когда они, во имя Бога, сжигали тела людей, говоря при этом, что спасают их души. Но эти грубые, нечувствительные по натуре люди сами не знали, что творят, даже и в XIX столетии. Все же подобного рода жестокость не была в сущности характеристической чертой Мухаммеда. Так, например, немного спустя он совершает большой шаг вперед по отношению цивилизации своего народа, запрещая уродовать и мучить пленных, приговоренных к смерти. Но это было, понятно, совершенно иное: одно — иудей, а другое — вообще человек. Известны уже ранее те основания особенной ненависти, которую питал пророк к детям Израиля.