Мы уже упоминали о розни, существовавшей между племенами Хуза’а и Бекр, жившими вокруг Мекки. Оба они включены были в мирный договор, первые в качестве союзников Мухаммеда, а вторые — мекканцев. Случилось так, что один из хузаитов поколотил одного из бекритов за то, что тот сочинил эпиграмму на Мухаммеда. Бекриты, очень обозленные, напали однажды ночью в Ша’бане 8 (декабрь 629 г.) в большом числе на отряд Хузаитов и расправились с ним по-свойски. Между нападающими, надо полагать, было несколько курейшитов; во всяком случае весьма вероятно, что всем этим нападением руководила мекканская партия войны, предводимая Сухейлем. Она постепенно стала, по-видимому, понимать не хуже самого Абу Суфьяна, что силы Мухаммеда, хотя медленно, вырастают до необычайных размеров, потому и порешила, что наступила крайняя пора для последней попытки спасти город. Ее предводители надеялись смелым поступком вовлечь в войну своих сограждан, дабы даровать Мекке или победу, или же возможность потерять независимость с честью. Одного они не рассчитали — веками засевшее нерадение в единоплеменниках не могло быть устранено сразу. В массах народонаселения не было никакого единодушия. При первом известии о расторжении мира сограждане и не подумали вооружаться, чтобы защищать свою свободу против ожидаемого нападения со стороны Мухаммеда. Наоборот, наступило всеобщее смущение; никто и слышать не хотел о Сухейле и его головорезах, все бросились к Абу Суфьяну умоляя его отправиться в Медину и покончить дело как-нибудь миром. Старый аристократ долго колебался, но наконец согласился. Одно только странно: отправился он в Медину дня два спустя, между тем хузаиты, конечно, давно уже там побывали и все передали по-своему. Тщетно добивался Абу Суфьян в течение многих дней услышать от Мухаммеда и окружающих его что-нибудь более или менее успокоительное; все наперерыв старались застращать его, а вместе с ним и остальных курейшитов, отовсюду приходилось слышать одни лишь угрозы[105]. Не успел он покинуть Медины, как находившиеся в городе войска немедленно же поставлены были на военную ногу; вытребованы были также все союзные бедуины для следования за армией. Скорехонько пристраивались к мусульманам жадные хищники, частью еще в городе, а частью на походе, как кому было удобней; потянулось и племя Сулейм, а также некоторые гатафане. Прежде, в «войне из-за окопов», сражались все они с мекканцами против Мухаммеда, а теперь шли на Мекку вместе с Мухаммедом: очевидно, ветер потянул в другую сторону.

Мухаммед делал все, что мог, для маскирования цели похода, чтобы, по возможности, не дать курейшитам времени вооружиться. Между тем никоим образом нельзя было сомневаться в его намерениях. По крайней мере уже на полпути встретили его некоторые из мекканцев, которых как бы обуял внезапно припадок набожности, а во главе их — благородный дядя его Аббас. Влекомый как бы роком для исполнения своей роли в предстоящих событиях, он спешил занять место вблизи Мухаммеда. Многие из курейшитов уверяли, по-видимому чистосердечно, что если они и предчувствовали что-то недоброе до прибытия мусульманского войска, то ничего доподлинно не знали. А между тем едва ли кого из них, за исключением разве военной партии, изумила быстрота Мухаммеда.

Около средины Рамадана, 8 (в начале января 630 г.)[106] мусульманское войско разбило лагерь в Марр Аз Захран, в одной миле с четвертью к северо-западу от Мекки. К вечеру, так передает предание, запылали по горам тысячи огней; блеск их вселял ужас в сердца курейшитов. Они выслали на разведку Абу Суфьяна. По неисповедимому предопределению небес, на полпути встретили его объятия Аббаса, который, со своей стороны, заботясь о судьбе города в случае насильственного его завоевания, бросился тоже, чтобы предупредить заблаговременно мекканцев о бесполезности дальнейшего сопротивления. Сообщение это до такой степени поразило «исконного врага ислама», что он решился следовать за Аббасом, а тот поручился головой за его личную безопасность. Поздно вечером явились они к Мухаммеду; часть ночи прошла в переговорах. На другое утро пророк обратился к язычнику еще раз, энергично расшевеливая его совесть. Абу Суфьян вынужден был сознаться, что и сам видит, что идолы не помогут, иначе ведь пора бы им прийти к мекканцам на помощь; добрый старик сомневался только в одном, и то слегка: в божеском откровении Мухаммеду. Но и это сомнение рассеялось, как дым, когда Аббас обратил его внимание на то, что при настоящем положении дело может легко коснуться его шеи. Тогда язычник признал более удобным прочесть полное исповедание веры. После этого ему обещали, что его и всех остальных оставят в покое, если при вступлении войск они смирнехонько будут сидеть по домам. Затем Аббас проводил приятеля восвояси. По дороге, на одном из выдающихся отрогов, спутник задержал его и заставил полюбоваться на толпы движущихся мимо них правоверных, бедуинов, ансаров и беглецов. Во всем непобедимом войске числилось всего 10 000 воинов. Сильно же ошиблись хозяева Мекки 7 лет тому назад в этом презираемом ими плебее. Неисправимый аристократ произнес не без иронии, обращаясь к своему спутнику: «С этими, конечно, нам не справиться; царская власть твоего племянника, надо сознаться, стало довольно-таки внушительной». «Смотри, не наговори на свою шею, он ведь пророк», — буркнул тот. — «Что ж! По мне, пожалуй, хоть бы и так», — заключил Абу Суфьян.

Рассказ этот довольно правдоподобен. Весьма возможно также, что Абу Суфьян ради приличия выждал некоторое время применения к нему мягкого внушения и тогда только формально принял веру. Так или иначе, трудно объяснять случайностью его личное свидание с Мухаммедом, равно и то обстоятельство, что за исключением горсточки храбрецов курейшиты спокойно взирали на вступление в город неприятельского войска. Едва ли объяснимо также одним ночным уговором только что успевшего вернуться Абу Суфьяна, что даже теснины, ведущие в город, не были никем заняты. Из всего этого поневоле приходится заключить, что задолго еще до прибытия Мухаммеда знатнейшие горожане решили сдачу на более или менее сносных условиях и что партии войны, предводимой Икримой, Сухейлем и Сафваном, удалось собрать вокруг себя лишь незначительную кучку воинов. Остальные же удовольствовались тем, что глазели на комедию, какую нашли лучшим разыграть выдающиеся лица. Во всяком случае неоспоримо, что Мухаммед не ожидал никакого сопротивления. Предводители войск, приготовлявшихся вступить в город со всех четырех концов, получили определенное приказание никого не умерщвлять, за исключением сопротивляющихся, встречающих войска с оружием в руках. Занятие различных кварталов совершилось без пролития крови. Только Халид Ибн аль-Валид, вступая через южные ворота во главе бедуинов, наткнулся на кучку непримиримых. Они только что собирались покинуть город, неизвестно только, с какою целью — возобновить ли борьбу снова извне или же бежать в южную Аравию. Последовала непродолжительная схватка, и их разогнали — покорная Мекка лежала у ног пророка.

Если наши предположения справедливы, то условия сдачи по предварительному соглашению между Абу Суфьяном и Мухаммедом легко восстановить, сообразуясь с ходом следующих событий: Мекка отказывалась от сопротивления и предоставляла свои войска к услугам ислама; взамен жителям сохранялись жизнь и имущество, равно предоставлялось участие вместе с прочими мусульманами в будущем в общей, приобретаемой силой оружия добыче. Непосредственное принятие ислама пока не требовалось, но вскоре совершилось обращение большинства жителей, остальные приняли веру впоследствии. Громадное большинство обратилось в веру, понятно, только по форме; в особенности же это было заметно среди членов партии аристократов; и в исламе оставались они твердо при своих мирских воззрениях и стремлениях. Не лежало их сердце к пророку: не могли они забыть, что вначале он сильно стеснил их торговлю, а впоследствии даже и совершенно ее прекратил. Но ныне выяснялось, что быть на его стороне гораздо выгоднее, поэтому в конце концов они охотно примыкали вовремя к новой торговой фирме, пользуясь религиозными обрядами, как вывеской, нисколько не принимая всерьез дела веры. Мухаммед же смотрел, конечно, совершенно иначе: ему недостаточно было одного обладания Ка’бой. По мере расширения власти он предполагал распространять попутно и веру. Поэтому пророк с особенной пунктуальностью стал наблюдать за чистосердечием признания веры среди новообращенных. Стремясь во что бы то ни стало привязать к себе и своим целям прежних своих врагов, он пользовался всяким случаем оказать им свое благорасположение. То милостивым словом, то богатым подарком пробовал он «прельстить их сердца», гласит официальный термин. И ему действительно удалось усилить самым осязательным образом материальное могущество своего государства. Но он не в состоянии спаивать новые элементы с духом ислама и терпит дальнейшее существование языческо-мирских мнений, которые впоследствии наносят делу ислама большой изъян. К двум уже существующим неравным составным частям в общине: истинно правоверной партии мединской, как мы можем по всей справедливости ее назвать, и вечно подвижной, стремящейся к партикуляризму бедуинской — присоединяется теперь третья партия, мекканская. Она стала вразрез с обеими партиями: с первой благодаря своей небрежности по отношению к религиозным интересам, а со второй вследствие сознательной привязанности к раз завоеванному государственному единству.