Постепенно все Анины соседки разлеглись по своим кроватям. Она, подумав было, не сделать ли себе бутерброд, тоже легла. Есть совсем расхотелось, что было даже немного обидно, учитывая, как она ждала ужина.

Лежа на кровати, Аня слушала, как на крышу дворика капает дождь. Он теперь не барабанил по ней, а мягко постукивал. Ее соседки что-то обсуждали, то и дело прыская от смеха, потом закурили и широко открыли окно. Шум дождя стал отчетливее.

Невозможно было отрицать: с тех пор, как она попала сюда, с ней каждый день происходят необъяснимые вещи. Аня рада была бы признать, что слегка спятила, – это было бы хоть какое-то рациональное объяснение. В противном случае ей предлагалось поверить черт знает во что. Проблема заключалась в том, что Аня чувствовала себя возмутительно здоровой: с ясной головой и нерушимой убежденностью, что все виденные ею вещи существовали в действительности. Это не был сон, плод воображения или игра теней. Но только что тогда это было?

Аня невольно вспомнила, как ее окружила стена призрачных неподвижных людей, и при одной только мысли об этом почувствовала, как волосы встали дыбом. Кто были все эти люди? Почему они ей померещились? Никого из них, кроме Андрея, она никогда в жизни не видела.

Аня перевернулась на другой бок и украдкой посмотрела на соседок. Ирка с безмятежным видом опять что-то рисовала. Аня изо всех сил вглядывалась в нее, стараясь различить черты, которые можно было бы демонизировать, но напрасно. Ирка выглядела безобиднее не придумаешь. Так же как и Майя – она снова взялась за свой детектив и сейчас сидела, по обыкновению накручивая локон себе на палец. Ни тени угрозы от нее не исходило.

Аня вздохнула и перевернулась на спину, уставившись на матрас в цветочек над собой. Она всегда считала себя здравомыслящим человеком. Ничего даже отдаленно мистического за всю жизнь с ней не происходило. Она не была суеверной, не верила в астрологию, судьбу или параллельные миры. В бога она тоже не верила. Отказаться от этих убеждений казалось Ане таким предательством по отношению к самой себе, что она и в самом деле скорее сочла бы себя сумасшедшей. Симптомы, по крайней мере, были схожи: от усталости или стресса у нее появились галлюцинации, которых никто другой не видел. То, что она казалась себе совершенно вменяемой, нисколько не делало ее таковой. В конце концов, если бы люди могли диагностировать у себя сумасшествие, они бы считались здоровыми.

Эта мысль не была слишком утешительной, но Аня вдруг почувствовала себя такой уставшей после сегодняшнего дня, что даже не нашла в себе сил беспокоиться. Возможно, ей просто нужно хорошенько выспаться. Возможно, ей просто нужно выйти отсюда и вернуться к своей нормальной жизни – тогда все пройдет. Думая об этом, Аня уже проваливалась в сон.

Первое, о чем Аня подумала, проснувшись, – это о луковице. О фиолетовой, хрустящей, ядреной луковице в тоненькой ломкой шелухе. С каким бы наслаждением она сейчас ее съела. Откусила бы прямо как от яблока. Аня представила хруст, и запах, и сладковатый вкус – и рот моментально наполнился слюной. Удивительно, что с людьми делают пять дней тюрьмы. Надо во время звонков написать друзьям и попросить передать в спецприемник лук. Наверняка пропустят. Разве можно отказать человеку в таком скромном желании?

Аня приподнялась и оглядела камеру. Все еще спали. Спасаясь от холода, ее соседки вечером плотно закрыли окна, и воздух за ночь стал неподвижным и тяжелым. От Аниного одеяла тянуло запахом сигарет. Она поскорее встала и открыла форточку. Вернувшись на кровать, она нехотя забралась под одеяло, убедившись, что оно замотано в простыню и не касается ее кожи. Из крана размеренно капала вода.

Аня вдруг ощутила жгучее раздражение – из-за прокуренного одеяла, текущего крана, грязного пола, по которому ей только что пришлось на цыпочках сделать два шага босиком. С какой стати она вообще должна сидеть под арестом, как преступница? Ане стало ужасно жалко себя. В то время как остальные радуются жизни, она по нелепой случайности прозябает в тюрьме, где горизонт ее мечтаний ограничивается луковицей. От внезапной злости Аня чуть не расплакалась.

Вода продолжала навязчиво капать. Потеряв терпение, Аня снова встала и подставила под кран половинку мыльницы. На некоторое время капанье стихло, но вскоре возобновилось, издевательски поменяв тональность. Аня засунула голову под подушку.

Она попыталась представить, чем займется, когда выйдет. Все предыдущие дни в спецприемнике это было безотказным развлечением. Сегодня, однако, оно не сработало – Аня была слишком зла из-за того, что ей, будучи ни в чем не виноватой, приходится мечтать об обычных вещах.

В соседней камере спустили воду, и она зашумела в трубах. Через пару минут лязгнула дверь в прогулочном дворе. Вслушиваясь в звуки на улице, Аня почему-то подумала, каково в этом дворе гулять зимой, когда снег оседает на пластиковой крыше и закрывает небо. Наверное, как в еще одной полутемной комнате, только очень холодной. Зимой тем не менее сидеть в спецприемнике должно быть лучше, чем летом, – по крайней мере чувство, что ты теряешь время, гложет не так сильно.

Пока Аня училась и жила в общежитии, она старалась каждое лето проводить в Москве. Остальные разъезжались по домам, как только заканчивалась сессия, и торчали там до сентября – Ане же казалось, что сидеть в родном городе так долго немыслимо. Чтобы не огорчать маму, она, конечно, всегда приезжала на неделю-две, но даже эти дни изнывала от скуки.

После первых зимних каникул, во время которых она не могла придумать повод выбраться в город, Аня решила завести себе правило гулять хотя бы одна. В феврале было промозгло и слякотно, летом лучше, хоть и тоже на любителя: днем солнце палило так, что становилось больно глазам, а асфальт делался мягким, как пластилин. На улицах не было ни души, но Аня каждый раз бесстрашно выходила из дому – эти вылазки, в частности, были ее возможностью втайне от мамы курить. Чтобы еще как-то развлечься, Аня с готовностью ездила на рынок, ходила в магазин и по врачам – дошло даже до того, что она регулярно навещала отца.

Он жил на другом конце города вместе со своей новой семьей, и их общение с Аней уже много лет сводилось к переписке по скайпу раз в два месяца. Эта переписка в основном касалась его новых детей: отец заваливал Аню их фотографиями и рассказами об успехах. Она не была от этого в восторге, но редкость бесед примеряла ее с их скучностью; к тому же, будучи воспитанной девушкой, она не решалась обижать папу своим равнодушием. Если бы у нее спросили напрямую, любит ли она отца, она бы, не задумываясь, сказала “да”. При этом, однако, она нисколько по нему не скучала.

Родители развелись, когда Ане было девять. Она пережила развод удивительно легко. Отец постоянно работал, поэтому Аня и раньше не проводила с ним много времени. Его окончательное отсутствие оказалось таким незаметным, что спустя две недели она и не помнила, что они с мамой когда-то жили иначе.

Несмотря на эту вполне искреннюю легкость, несколько следующих лет Аня потратила на то, чтобы мифологизировать отца. Мамы в Аниной жизни было так много, что она с лихвой заменяла обоих родителей, поэтому отца – в некотором смысле экстрародителя, родителя-сверх-необходимого – Ане хотелось воображать исключительным. Она скрупулезно год за годом по отдельным впечатлениям собирала в своей голове образ необыкновенного папы. Это было не очень сложно: если к нему не присматриваться, то ее отец вполне ему соответствовал: был красивый, богатый и образованный, любил джаз и подводное плавание, рассказывал Ане, как устроены космические корабли и акваланги, обсуждал с ней литературу и политику, учил ее рисовать и рыбачить. С Аней он виделся хоть и регулярно, но не очень часто, поэтому их встречи всегда были для нее событием.