На Рождество она не поехала домой, солгав родителям, что по горло завалена работой. На самом деле они с Роджером тогда впервые отправились вместе в отпуск — сначала в Севилью, потом в Коста-дель-Соль. Когда Судха вернулась, на двери в ее комнату была прикреплена записка от ее родителей с просьбой позвонить. Судха побежала к платному телефону, который стоял в фойе их общежития — новости были неутешительные: родители получили уведомление из университета о том, что, если Рахул срочно не повысит успеваемость, ректорат поставит вопрос о его исключении. Он сейчас дома, сказала мать, но после того, как отец попытался воздействовать, Рахул вообще перестал разговаривать с ними. Судха была рада, что Роджер не слышал этот разговор: он поцеловал ее на прощание в такси у дверей общежития и отправился к себе. Судха не посвящала его в свои семейные проблемы: когда они познакомились, она нарисовала довольно расплывчатый портрет успешной эмигрантской семьи, которым Роджер остался доволен: с одной стороны, он вполне укладывался в его представление о том, какие у Судхи должны быть родные, а с другой стороны, не представлял угрозы их счастью. «Мне очень хочется с ними познакомиться», — нежно сказал он Судхе, и она надеялась, что таким образом он выразил серьезность своих намерений. Однако Роджер не расспрашивал Судху о деталях, и поэтому она не рассказала ему о проблемах Рахула, о его аресте и о том, что уже много месяцев она не разговаривала со своим братом.

Мать умоляла ее надавить на Рахула, уговорить его взять себя в руки, но только позже, а то тогда его не было дома. Судха позвонила через несколько дней. Она сама была удивлена тому, как сильно расстроилась, услышав дурные новости о брате, и злилась на родителей: как всегда, они хотели решить проблему ее руками. Она позвонила из квартиры Роджера по телефонной карте днем, когда Роджер был на работе. В первую неделю января Рахулу исполнилось двадцать лет, и она его еще не поздравила его с днем рождения, поэтому, когда брат подошел к телефону, Судха пожелала ему успешной сдачи экзаменов. В Америке был полдень, в Лондоне — ранний вечер. За окном небо начинало темнеть, на кухонном столе стояли тарелки с хлебом, сыром и оливками, которыми они с Роджером собирались поужинать.

— Все в порядке? — спросила она.

— Прекрасно, спасибо. Ма и баба разводят истерику на пустом месте. — Рахул говорил легким, непринужденным тоном, как будто ничего особенного в его жизни не происходило, и сразу же начал расспрашивать ее о Лондоне.

— Но родители сказали мне, что ты не сдал два экзамена.

— Ну и что? Эти предметы мне не нужны.

— А ты вообще ходишь на занятия?

— Ну хоть ты-то отстань от меня, диди, — лениво сказал он, но она почувствовала, что настроение у него сразу испортилось.

— Нет, скажи мне, ты ходишь на занятия? — настаивала она.

Последовала пауза. Судха услышала щелчок зажигалки, затем брат глубоко затянулся дымом.

— Я вообще не хочу этим заниматься.

— А чем же ты хочешь заниматься? — спросила она, уже не скрывая своего раздражения.

— Я пишу пьесу.

Судха удивилась, но даже обрадовалась: по крайней мере, брат не просто бил баклуши, а чем-то увлекся. У него с детства была склонность к литературе. Судха вспомнила, что когда-то, когда она еще училась в Пенсильванском университете, Рахул смеха ради написал эссе на тему, которую им задал на дом преподаватель по философии, что-то насчет платоновского «Евтифрона», а потом преподаватель долго хвалил ее за прекрасную работу.

Судха задумчиво отправила в рот оливку, выплюнула на ладонь узкую темно-фиолетовую косточку и положила ее на край расписной тарелки, которую они с Роджером купили в Севилье.

— Но это же прекрасно, Рахул, поздравляю. Но это увлечение не должно мешать учебе.

— Я больше не хочу ходить в этот дурацкий колледж.

— Ты же знаешь, ма и баба этого не одобрят. Закончи колледж, а потом делай, что твоей душе угодно.

— Мне надоело терять зря время, понимаешь? И я хочу назад свою машину. Невозможно все время торчать дома. Я здесь как в западне, мне тут все осточертело.

Судха вовремя прикусила язык — конечно, незачем наступать ему на больную мозоль, да только отец все равно больше не доверил бы ему машину.

— Всего два года жизни, Рахул, постарайся продержаться. Иначе ты потом возненавидишь себя за это.

— Господи Иисусе, диди, ты говоришь в точности как наши предки, — презрительно бросил брат и повесил трубку, не попрощавшись.

В следующий раз Судха приехала в Бостон на пасхальные каникулы; у нее на шее под свитером на шелкой ленточке висело подаренное Роджером кольцо с бриллиантом. С января месяца родители больше не просили ее повлиять на Рахула, а когда она спрашивала, как его дела, односложно отвечали, что он вернулся в университет. Она иногда чувствовала угрызения совести за то, что не принимает живого участия в судьбе брата, но у нее самой было по горло дел: надо было заканчивать диссертацию по политике дерегулирования, инициированной в свое время Джимми Картером, и налаживать совместную жизнь с Роджером. Недавно они съехались вместе, так что теперь все вечера у нее были заняты. В аэропорту она увидела всех своих трех родственников сразу: они стояли как в воду опущенные и начали улыбаться, только когда увидели ее, катящую свою тележку из зоны таможенного досмотра.

— Привет, дорогие мои! — радостно воскликнула Судха, обнимая брата, хотя он даже не пошевелился, чтобы обнять ее в ответ. — Рахул, как здорово, что ты тоже смог выбраться на каникулы!

— Добро пожаловать домой, — сказал Рахул, отступая на шаг назад, и Судха увидела, что он не улыбается.

— Что, семестр уже кончился?

Он помотал головой, стараясь не встречаться с ней взглядом, потом из горла его вырвался натянутый смешок.

— Ну, в общем… Я теперь живу здесь.

Она приехала, чтобы рассказать им о Роджере, о своем желании выйти за него замуж и переехать в Лондон навсегда, но вначале им надо было разобраться с положением Рахула. Во время поездки из аэропорта родители нарисовали перед ней грустную картинку: говорила в основном мать, отец вел машину молча, лишь временами что-то ворча себе под нос, а Рахул сидел отвернувшись, глядя в окно, как будто ехал домой в такси. Хотя он и вернулся в колледж после Рождества, учиться он так и не начал, и очень скоро его официально отчислили из университета.

Рахул приехал домой, но и здесь занятий у него не нашлось. Целыми днями он лежал на кровати, слушая музыку или глядя в телевизор. Родители продали его машину, поэтому выйти ему было некуда. Если раньше в нем чувствовалась какая-то злая сила, готовая в любой момент вырваться наружу, теперь и этой энергии в нем не осталось. Казалось, брат всем доволен и ничего больше в жизни не желает. Пытаясь скрыть позор, какое-то время родители говорили знакомым, что Рахул находится дома по болезни, потом, когда «болезнь» затянулась, — что он хочет поменять колледж. «Мальчику нужно жить в городе, в глуши ему слишком скучно», — объясняли они друзьям, да только Рахул так и не подал заявления в другие университеты. Затем какое-то время было официально объявлено, что Рахул ищет работу, но в конце концов родительское воображение исчерпалось, хотя по последней «легенде» Рахул работал из дома консультантом. И теперь даже мать, всегда мечтавшая, что дети будут жить с ней под одной крышей, стыдилась собственного сына.