Работа по найму обеспечивала пропитание семьям, но не давала и не могла дать гордого чувства независимости. Это чувство осталось в прошлом, прошлое обрастало ностальгическими легендами, питалось рассказами стариков о какой-то якобы блаженной жизни в деревне. Неважно, что и тогда территории находились под властью других держав — Турции, Британии, Иордании. Главное, что у тебя был свой дом, свой сад, свой скот, своё — пусть небольшое — поле, то есть своё место в жизни, где каждый сосед знал тебя и помнил твоих предков, где ты мог купаться в дружелюбной почтительности близких.

Все попытки помочь палестинским беженцам обосноваться на новых местах в качестве постоянных жителей разбивались об эту стену ностальгии. Когда израильтянам нужна была какая-то территория для прокладки дороги, канала, строительства линии электропередач, они часто наталкивались на яростное сопротивление местных жителей — палестинцев. Никакие предложения адекватных участков земли в другом месте, оплаты стоимости нового дома не могли подвигнуть их продать свои участки и переехать.

Весьма сочувственно настроенный к палестинцам израильский автор, Дэнни Рубинштейн, так описывает эту привязанность к своему клочку земли в книге "Люди ниоткуда". "С того момента как женщина из деревни Сафат была вынуждена оставить свой дом и переехать в соседнюю деревню за несколько километров, она чувствовала себя в ссылке… Иногда переселение сводилось к переезду из одного района Иерусалима в другой, иногда — просто на другую сторону улицы, но этого было достаточно, чтобы человек почувствовал себя изгнанником. Эти беженцы оставались в своей стране, жили среди людей с теми же верованиями и тем же языком, и тем не менее ощущали себя лишившимися корней, лишившимися родины".8

Тесные клановые связи всегда играли у палестинцев огромную роль, поэтому каждая деревня, как правило, крайне неохотно и недружелюбно принимала чужаков переселенцев. "Деревня Рама, в которой мы оказались, не принимала нас, — рассказывает палестинский беженец. — Нас считали бездомными беглецами. Они отказывались выдавать своих дочерей за нас. Даже после сорока трёх лет они считают нас чужаками. Ругают в лицо. Унижают. У меня нет шанса попасть в члены местного правления. Мне скажут, что я не принадлежу к их клану".9

Подобные умонастроения были укреплены и расширены административными мерами Организации Объединённых Наций. Она создала специальный комитет, занимающийся делами только палестинских беженцев — UNRWA (United Nations Work and Relief Agency, в отличие от UNHCR, High Commissioner for Refugees, занимающийся всеми другими).10 По формуле, выработанной этим комитетом, палестинским беженцем считается всякий, кто жил в Палестине с июня 1946 года по май 1948 года и кто вынужден был оставить место своего жительства — даже если он просто переехал в соседнюю деревню или город, — а также всё потомство этих людей. Немудрено, что численность арабов, считающихся палестинскими беженцами, возросла с первоначальных 700 тысяч до четырёх миллионов.11

В последние месяцы Второй мировой войны миллионы немцев оставляли свои дома и бежали на Запад, чтобы спастись от советской оккупации. Западная Германия сделала всё возможное, чтобы помочь им обосноваться на новых местах. В 1947 году Индия должна была изыскивать кров и продовольствие для десятков миллионов индусов, бежавших с территорий, ставших Пакистаном. В 1990-е Россия принимала волну за волной русских беженцев из бывших советских республик, получивших независимость. Ни один из этих демографических кризисов не сделался объектом внимания ООН. Беглецы устраивались как могли и начинали жизнь заново.

Палестинцы же, оказавшиеся в лагерях для беженцев в других странах, делали всё возможное, чтобы не обосноваться там постоянно. "Инициатива короля Иордании Абдуллы, попытавшегося помочь беженцам обжиться на Западном береге после войны 1948 года, вызвала там демонстрации протеста. (В 1951 году король был застрелен палестинцем — И. Е.) Обитатели лагеря беженцев близ Сидона (Ливан) ломали свежепосаженные деревца, заявляя, что следует сопротивляться любой попытке сделать их положение постоянным. "Я не стану жить здесь даже во дворце," — заявила одна женщина в лагере близ Джерико… Иначе беженец мог утратить права на землю своих отцов: его корни окажутся вырваны".12

Арабский исследователь Абдул-Латиф Тибави, изучавший умоностроения беженца, пришёл к выводу, что жажда крестьянина вернуться в родные места приобрела мифический характер. "Её невозможно суммировать и описать в ясно выраженных политических формулах… Она представляет собой сгусток смутных духовных и даже мистических желаний… Но этот сгусток оказывается таким мощным инструментом национального сплочения, что его роль делается важнее ружей и автоматов".13

"Права на возвращение" требуют даже те, кто никогда не покидал родную деревню. Палестинская поэтесса Фадва Тукан пламенно восклицала "Я вернусь!", хотя происходила из богатой и уважаемой семьи, которая никогда не покидала родной Наблус."14 Не следует также забывать и то, что у многих арабов до сих пор жива и горькая обида по поводу их изгнания из Испании в 15-м веке. "Да, каждый араб чувствует боль по поводу утраты Андалузии", — сказал один из собеседников Гроссмана.15

Международная помощь палестинским беженцам "превратилась в огромный бизнес, но почти половина вносимых средств возвращается странам-донорам в виде контрактов на поставку продовольствия, строительство домов или в виде платы за консультации… Причём, организации, распределяющие помощь, должны истратить отпускаемые им средства любой ценой — иначе их бюджет на будущий год будет урезан".16

Бегство богатых и образованных палестинцев началось задолго до создания государства Израиль. "К 1937 году евреи Палестины контролировали примерно 10 % обрабатываемой земли, купленной, по большей части, у нескольких сотен землевладельцев-арабов, живших в других странах. Сразу после Второй мировой войны стало ясно, что Британия намерена снять с себя обязанности колониального управления, и эмиграция усилилась. Стрельба, взрывы, похищения сделались обычным явлением. Человеконенавистнические проповеди главного муфтия, Хуссейни, разжигали антиеврейские страсти арабов, грозили хаосом и разбоем. По различным оценкам, около 75 тысяч представителей высшего и среднего класса покинули территории ещё до начала Войны за независимость (1948).17 Разлетевшись по миру, они и создали тот образ несправедливо обиженного, гуманного и культурного палестинца, выброшенного из родных краёв жестокими пришельцами-сионистами.

Оставшееся арабское население состояло в основном из крестьян и бедных горожан, совершенно неготовых к наступлению индустриальной эры. И дело было не в отсутствии технических навыков, а в полном подчинении социальным и политическим традициям, выработанным многими веками жизни под турецким деспотизмом. В отличие от арабов, еврейские иммигранты из Европы, обладали всеми организационными навыками индустриальной эры и начали стремительно обгонять арабских соседей как в промышленно-торговой сфере, так и в сельском хозяйстве.

Даже такой знаменитый критик Израиля и Запада, как Эдвард Саид, признаёт, что весь арабский мир забуксовал и отстал во всех сферах на пути прогресса. "Социальные, экономические и политические условия жизни в арабских странах, остаются на нижайшем уровне. Неграмотность, нищета, безработица, неэффективность хозяйства только возрастают. В то время как весь мир, похоже, движется в сторону демократии, арабы предпочитают усиливать тиранию и применять мафиозные методы в руководстве государством."18