Мы любим побеждать — с этим никто не станет спорить. Но "побеждать" всегда означает "преодолеть чужую волю". Почему же мы так изумляемся, когда сталкиваемся с предельной формой преодоления воли живущего рядом с нами человека, с предельной формой победы над ним — немотивированным убийством? Почему кидаемся искать причины, дурные влияния, ошибки воспитания, горькие обиды? Почему зовём на помощь психиатров и требуем от них изобрести какой-нибудь "синдром" с головоломным названием, которым бы мы могли заслониться от простой и страшной истины:

Человек способен наслаждаться убийством как таковым, способен совершать его без всяких посторонних побудительных причин и мотивов.

Авель ничем не обидел Каина, ничем не угрожал ему. Каин убил его потому, что "грех лежал у дверей его сердца" и он не захотел "господствовать над ним" (Бытие, 4:7). Конечно, Священное писание скотоводов-иудеев выставляет злодеем Каина-землепашца, а невинной жертвой — пастуха Авеля. Авель умер бездетным. Наши гены приводят нас к Каину.

Мы всеми силами уворачиваемся от этой простой истины только потому, что вся наша воспитательная традиция, со времён Века просвещения, учит нас: естественные порывы человека — превыше всего. И если допустить, что жажда убийства притаилась среди естественных порывов человека, что же станется с главным догматом нашей гуманистической веры?

Нужны высокие и прочные стены морали, религии, законов, чтобы удерживать этого зверя в человеческой душе. Война и бунт знаменуют временное крушение стен — тогда-то зверь вырывается наружу и показывает свои клыки. Однако и мирные времена не оставляют нас без ярких примеров. Конечно, когда подросток входит в школу с папиным ружьём в руках и открывает огонь по одноклассникам и учителям, мы спешим объяснить это тем, что его дразнили товарищи, а учителя ставили заниженные отметки. И когда какой-нибудь маньяк стреляет в президента или кинозвезду, причина якобы ясна — жажда мировой славы. И уволенный почтальон, конечно же, имел основания гоняться с пистолетом за своими бывшими сослуживцами по всему почтовому отделению. У Иосифа Козинского и Тимоти Маквея бродили в мозгу радикально-завиральные идеи — они и толкнули их на страшные деяния.

Но вот что нам делать с так называемыми "серийными убийцами"? Как объяснить их? Сколько ни старались психиатрические светила навесить ярлык какой-нибудь болезни на Давида Берковица ("Сын Сэма"), Теодора Банди, Джеффри Дамера, Андрея Чикатилло и прочих, ничего не выходило. Сам тот факт, что они так долго и умело уворачивались от армии полицейских, разыскивавших их, говорит о вполне нормальном функционировании умственных способностей. Они переходили от одной жертвы к другой, не испытывая никакой личной ненависти, выбирая их часто наугад, спеша воспользоваться стечением "удачных" обстоятельств. Конечно, воспалённый эротизм играл свою роль в какой-то части этих преступлений. Но куда деть тогда Чарльза Мэнсона, который посылал на убийства своих подручных? Или тех двух американских снайперов, которые убивали незнакомых им людей из гнезда, сделанного в багажнике автомобиля? Они не только не могли прикоснуться к своим жертвам, но даже не видели их лиц. А с тем неутомимым москвичом, который убивал гуляющих в парке пенсионеров ударом молотка по голове и потом обиженно доказывал следствию, что нет, его жертвы исчисляются не жалкими четырьмя десятками, а рекордными шестью (2007)? А с корейским студентом, расстреливавшим в упор своих сокурсников и преподавателей в университете Вирджинии (2007)?

К длинному списку "серийных" убийц, взятому из криминальной хроники, мы можем и должны добавить список владык, поддавшихся сладострастию убийства после прихода к власти. Калигула, Нерон, Домициан, Борджиа, Иван Грозный, Сталин, Мао Цзе-дун, Кастро, Иди Амин, Пол Пот и тысячи им подобных — поменьше — все демонстрируют нам, как увлекательно бескорыстно может бушевать эта страсть, направленная на уничтожение беспомощных подданных.

Примечательно, что профессиональные террористы довольно часто, за неимением подходящих жертв, начинают убивать друг друга. После ареста японской террористической группы секигунха на территории их дома были найдены захороненными четырнадцать трупов их сообщников, среди них — четыре женщины. При расследовании выяснилось, что каждому убийству предшествовало "судебное разбирательство". Одного приговорили к смерти за то, что он съехал в канаву на украденном автомобиле. Женщина была осуждена за пользование клинексами — грех буржуазности. Другую — на восьмом месяце беременности — осудили за ношение серёжек, что является попыткой усилить сексуальную привлекательность. "Наша цель — сотрясти мир ужасом, — объясняли арестованные террористы. — Чем больше газеты напишут о наших расправах, тем лучше".8

Акт убийства обладает такой манящей и завораживающей силой, что он сделался чуть ли не центральным элементом публичных сборищ на протяжении тысячелетий. Гладиаторские бои в Древнем Риме безотказно собирали толпы восторженных зрителей. Публичные четвертования и повешения служили чуть ли не главным развлечением Средневековых городов. То же самое — сжигание ведьм и еретиков. Ежедневно, как на работу, сходились на скамьях для зрителей парижские "вязальщицы", чтобы упиться безотказной работой гильотины. Кинозалы в маоистском Китае были заполнены зрителями, возбуждённо приветствовавшими кадры кинохроники с расстрелами и избиениями "правых уклонистов и нежелательных элементов".

Не могла обойти стороной этот манящий элемент и зрелищная индустрия. От греческих трагедий до Шекспира и Шиллера, от театра Кабуки до экранизаций "Тысячи и одной ночи" убийство или мучительство на сцене и экране оставались непременным условием успеха. Если сегодня попробовать переключать каналы американского телевиденья, обнаружится, что девять из десяти демонстрируют какую-нибудь историю, связанную с убийством. Даже каналы, называющие себя "Искусство и развлечения", даже "Планета животных" не преминут время от времени выплескивать перед зрителем щедрые порции крови. А успехи детективного жанра, а слава Агаты Кристи, Жоржа Сименона, Хичкока, Стивена Кинга и тысяч других — где бы все они были, если бы сердце человека не откликалось так безотказно на этот ужасный акт?

Ещё Платон в своём проекте идеального государства предлагал изгнать художников и писателей, которые слишком увлекались изображением насилия, а особенно тех, кто приписывал его — богам. "О битвах же гигантов и всяких жестоких действиях, приписываемых богам и героям по отношению к их родственникам и домашним, ни в коем случае не баснословить и не составлять пёстрых описаний, но, наоборот, насколько можно убеждать, что никогда ни один гражданин не питал ненависти к другому и что это — нечестиво… Такие и подобные им сказания — пусть не сердятся на нас Гомер и другие поэты — мы вычеркнем… потому что чем больше в них поэзии, тем менее позволительно их слушать детям и взрослым".9 Но проекты идеальных государств потому и остаются только на бумаге, что их сочиняют благомыслящие философы, не желающие замечать кипение реальных человеческих страстей.

Может быть, люди 19-го века ещё могли воображать, что только из дикости и необразованности древний скиф насаживал задушенных юношей на задушенных коней; а жрец ацтеков на своём алтаре — вырезал сердце живого человека в угоду своим богам; а викинг — затягивал верёвку на шее девушки, предназначенной в спутницы умершему господину; а монгол — поджигал церковь, полную женщин и детей; а американский индеец — танцевал под свежесодранным скальпом. Но у нас — переживших век двадцатый — видевших Освенцим, Нанкин, Гулаг, хунвейбинов, красных кхмеров, талибов, не осталось права на подобные иллюзии. Мы должны, мы обязаны помнить, что зверь в душе человека неистребим и что нужна неусыпная стража для удержания его в клетке.