Когда бетинец вглядывается в судьбу альфида, он прекрасно видит, насколько тот богаче его во всех жизненных благах: продовольствии, одежде, жилье, топливе, инструментах. Но когда он сравнивает свой статус в племени со статусом среднего альфида в государстве, тот должен казаться ему несчастным невольником, лишённым всех бесценных прав и свобод, без которых жизнь для бетинца утрачивает всякий смысл. Отсюда и проистекает его бесконечное — часто кажущееся нам иррациональным — презрение к альфиду.

С другой стороны, трудно презирать того, кто не только богаче тебя, но и сильнее. А военные столкновения раз за разом демонстрируют превосходство альфидов за счёт несравненно более высокого качества вооружений. Что остаётся делать бетинцу?

Подкрутим ещё раз колёсики и линзы нашего микроскопа, вглядимся снова в душу бетинца, столкнувшегося с неведомо откуда взявшимся перед его глазами альфидом. Даже если альфид не покушается на его территорию, даже если он готов мирно оставаться за пограничной рекой или за выстроенной им каменной стеной, сам факт его существования становится источником нестерпимой душевной муки для бетинца. Вот он жил себе и жил, рос — созревал — усваивал законы и обычаи своего племени, изо всех сил старался блюсти заветы предков, гордился всем этим, гордился своей ловкостью на охоте и смелостью в бою, своим луком, палицей, томогавком, своей юртой, саклей, вигвамом, своим конём, верблюдом, ладьёй. И вдруг перед ним является альфид. С его дворцами, пирамидами, храмами, крепостями. С его галерами, шхунами, фрегатами. С его катапультами, железными колесницами, пушками, ружьями. С его коттеджами, виллами, мощёными дорогами, застеклёнными окнами, заполненными зернохранилищами. Можно ли всё это стерпеть?!

Альфид говорит бетинцу: "Стань как мы, и у тебя всё это будет".

Но он не понимает — он уже не помнит, — чем он — его предки — заплатили за это изобилие. Бетинец же ясно видит: если он откажется от всех своих бесценных прав — воина, судьи, владыки, — в земледельческом государстве ему достанется только роль невольника. Ситуация выглядит для него безнадёжной — и из этой безнадёжности вырастает ярость.

Слепая.

Иррациональная.

Это она толкала древнего иудея разрушать города и сжигать посевы в Земле Обетованной.

Она же кипела в сердце викинга, убивавшего безоружных монахов и громившего церкви и монастыри.

И в сердце монгола, оставлявшего за собой окровавленные пепелища.

И в сердце индейца, вонзавшего нож в горло американского фермера и сдиравшего скальпы с его жены и детей.

Но она же увлекала и кимвров-тевтонов на смертельную — безнадёжную — схватку с римскими легионами.

И арабов — под греческий огонь, низвергнутый на их флот со стен Константинополя.

И горцев Шамиля — под русскую картечь.

И того одинокого чеченца, переплывавшего Терек под пулю сторожевого казака.

Уран, добываемый в шахтах, весит немного, но таит в себе огромную энергию. Вывод, добытый нами из шахт, прорытых в глубинах человеческой истории, можно свести к короткой формуле, но формула эта представляется мне необычайно важной:

Встреча народов, находящихся на разных ступенях развития цивилизации, народов альфа и бета, всегда будет рождать в народе бета сильнейший импульс ненависти, иррациональный порыв уничтожить народ альфа.

Именно это мы и видим в сегодняшнем — кипящем иррациональной ненавистью — мире. Нынешние бетинцы — то есть народы, застрявшие на земледельческой стадии или только-только вошедшие в неё, — переживают такой же мучительный раскол, через какой прошли в своё время древние иудеи, скифы, галлы, готы, гунны, арабы, татары, черкесы, стоят перед той же диллемой: догонять ли ушедших вперёд машиностроителей-альфидов или попытаться их уничтожить? На поверхности могут пестрить самые разные плакаты и лозунги, требования политической независимости или защиты религиозных верований, призывы к восстановлению "исторической справедливости" (как будто она когда-то существовала!) или возвращения захваченных территорий. Но природа лавы, кипящей в глубине, остаётся одна и та же: ненависть бетинца к альфиду.

Это она движет палестинцем, вонзающим кинжал в грудь израильского спортсмена в Мюнхене.

И тамильской девушкой, взрывающей себя вместе с премьер-министром Индии.

И арабом, входящим в самолёт, пружиня на подошвах, заполненных взрывчаткой.

И студентом-марроканцем, направившим арендованный автомобиль на толпу гуляющих в Северной Каролине.6

И теми индонезийцами, которые подложили мину в отель с австралийскими туристами.

И уж, конечно, теми девятнадцатью джихадистами, которые даже не удостоили мир объяснением: ради чего они направили захваченные боинги на Мировой торговый центр и Пентагон. Да и нуждалось ли их деяние в объяснениях и расшифровке? "Наша цель — уничтожить вас. Ради этого мы отдадим свою жизнь — не дрогнув. А средства для уничтожения вы предоставите нам сами" — вот простой смысл сентябрьской атаки самоубийц.

Если бы важность и справедливость добытого нами вывода была осознана альфидами-машиностроителями, они перестали бы требовать от своих политических лидеров немедленного — при жизни одного поколения осуществлённого — умиротворения бетинцев. Как и переход от кочевого состояния к земледельческому, процесс перехода в индустриальную стадию не может осуществиться ни в пять, ни в десять, ни в двадцать лет. На него должны уйти века — и всё это время ненависть будет полыхать в сердцах земледельцев-бетинцев и прорываться отдельными извержениями, обжигать нас взрывами и стрельбой. Политик, играющий на страхах избирателей, обещающий им — в традициях Чемберлена — "прочный и справедливый мир со всеми народами", всегда окажется демагогом, чьи лозунги обернутся лишь новой кровью, новыми насилиями, новыми жертвами.

Вся цель предыдущих рассуждений и сравнительных исторических исследований приводит нас к двум вопросам:

Первый: Возможны ли на переходе в индустриальную эпоху взрывные политико-военные извержения того же масштаба, какие имели место при переходе в земледельческую стадию?

И второй: если "да", то из недр какой страны — какого народа — может скорее всего появиться новый Аттила, Чингис-хан, Тамерлан?

Попыткам ответить на эти вопросы и будет посвящена вторая часть книги.