Я больше не зову врача, как бы ни уговаривал Квентин, каким бы жесточайшим приступом кашля я ни заходилась по ночам, мешая спать не только самой себе, но и остальным двадцати аграрникам, проживающим со мной в одном отсеке. Генерал хитер, расселил всех сто пятьдесят выживших по разным жилым отсекам, чтобы не сосредотачивать бунтарскую мощь на одном клочке замкнутого под землей пространства. Но как бы он ни старался изолировать меня от сострадания, я все равно его нахожу – в лицах его же граждан, которые приносят мне воды по ночам и закрывают входную дверь плотнее, чтобы мои приступы не услышали солдаты из отрядов внутренней безопасности.

Обеспокоенность врача в его последний визит вчера утром начинала демонстрировать признаки настойчивого намерения поместить меня в медицинской отсек, откуда я уже точно никогда не выберусь. Поверить не могу, что Господь дал мне десятки лет здравия на поверхности и всего десятки дней на жизнь под землей, словно сам пытается пинками гнать меня быстрее, а вместе со мной и отчаявшихся пятнадцать тысяч людей прочь из этих проклятых подземелий.

Глядя на то, как чужие мне люди, чьи имена я еще не все запомнила, прячут мою слабость от глаз Генералитета, мое сердце, изнуряемой тахикардией, обретает силы идти вперед. Я всю свою жизнь прожила на поверхности, я для людей, как факел во тьме подземелий, их вера в мою исключительность питает меня энергией вести их к солнечному свету. И принимая очередной стакан воды от женщины тридцати лет, которая уже трижды претерпела выкидыш, я понимаю, что не имею право подвести их. В какой-то момент число моих подопечных увеличилось с полутора сотни до нескольких тысяч. И это нервирует меня. А нервозность продолжает гнать вперед, заставляя решаться на опасные для жизни мероприятия. Вроде визита к бунтовщикам в инженерный блок, которого еще пару дней назад я боялась, как кипятка.

Всего за четыре дня я прозрела настолько, словно провела четыре десятилетия в Гималаях с Богом один на один. Мне все чаще вспоминается Тигран с его мудрыми словами, которые я в то время еще не понимала. Тигран всегда учил видеть Божьи знаки в любых событиях, но особенно в тех, которые тебе противны, от которых хочется бежать подальше, которые кажутся ненужными, а то и вовсе смертельными.

Так произошло и с ворвавшимися в нашу жизнь Падальщиками. Я брыкалась больше всех в ответ на их жестокое нашествие с автоматами в руках и на танках, на которых развевались невидимые флаги с надписью выбора, предоставленного нам: «Подземелье или смерть». Я ненавидела их всей душой и даже задумывалась над тем, как подговорить жителей атаковать непрошенных гостей, когда Тигран вдруг решил следовать за ними.

– Ты с ума сошел?! – я тогда не сдержалась и крикнула так громко, что эхо улетело в горы.

На что он грустно улыбнулся и одарил меня своим фирменным взглядом отца, умиляющимся глупости дочери, который я злостно ненавидела, словно он посягал на мой интеллект и достоинство своей субъективной оценкой.

– Мы четыре года жили бок о бок и вдруг столкнулись лбами так внезапно. Думаешь, это совпадение? – спросил он.

– Да! Каришка и Маришка пошли в лес и привезли с собой этих вандалов! – упорствовала я.

Ничем другим, кроме как жестоким совпадением, я эту встречу не считала. Если бы никто не ходил в лес, то мы бы прожили еще десятки лет в той безопасной долине!

– А что если Каришка и Маришка обозначили какую-то веху? Новую эру? Что если они, наоборот, спасли нас? Ты не знаешь наверняка, как долго мы проживем здесь. Что если зараженные вычислят нас рано или поздно?

– Это невозможно! Мы живем здесь уже четыре года! Если бы они чуяли нас, то нас бы здесь уже не было!

Тигран в ответ умело кидался научными фактами, которые мы знали наизусть, мол, зараженные мигрируют в ответ на перемещение добычи, и могли обнаружить нас, забравшись сюда глубоко в леса во время подобной погони. Но все это были домыслы. Мы уже никогда не узнаем, вычислили ли бы нас зараженные или нет. Наш спор зашел в тупик всевозможных «если», мы спорили о вероятностях, возможностях, гипотезах. Получается, что спорили ни о чем конкретном. А конкретно в тот момент было одно: нас нашла вооруженная до зубов армия, и нам необходимо принять решение относительно того конкретного события, а не возможных.

В итоге, мы надолго замолчали и заговорили лишь спустя час. Мы никогда не умели долго обижаться друг на друга, тем мы были похожи – у нас была патологическая неприязнь ссор и противоречий. А потому уже очень скоро я лежала в его объятиях на нашей деревянной, жесткой кровати посреди рая, который мы начинали терять. Он гладил меня по голове, наматывал мои длинные седые волосы на пальцы, иногда мне казалось, что они были у него заместо шаров релаксации, которых было десятки в доме моих покойных родителей, я до сих пор помню их приятный каменный стук в широкой ладони отца.

– Уповать на то, что могло бы быть, глупо. Как и винить весь мир вокруг в том, что уже происходит. Раз Господь привел нас в этот момент, значит у него есть на то причины. Все к лучшему, Алания. Когда ты доверишься Господу, его плану на тебя, тебе станет легче, потому что ты перестанешь плыть против течения. Доверься судьбе, даже если тебе кажется, что она приготовила для тебя ад. Значит, ты должна пройти через него, чтобы стать сильнее, чтобы прийти к новому моменту, который отправит тебя к следующему. Мы всего лишь дети посреди огромного озера, из которого торчат камни. И мы прыгаем с одного на другой, думая, что выбираем свой путь сами, но ведь эти камни кто-то туда положил до нас.

– Мы сами создаем свое будущее, – ответила я.

– Ты совершенно права. Наши мысли, наши желания и мечты растят эти камни, как время растит их из ракушек и известняка. Но без времени их нет. Ты не можешь получить камень в тот же момент, когда захотела. Господь дарит тебе время, в течении которого происходят те события, что соберут эту каменную тропу, по которой тебе суждено ступать. Иногда тебе будет казаться, что камни лежат в совершенно обратном направлении от твоей мечты и целей, ты захочешь воспротивиться и срезать путь. Но поверь мне, замысел Господа относительно твоих целей гораздо обширен и более тщательно продуман, нежели твои примитивные соображения. Он видит далеко вперед, он знает, зачем тебе надо свернуть с прямой тропы, чтобы в конце концов достигнуть желаемого.

– И зачем он сворачивает меня с прямого пути? – спросила я, гладя его крепкую волосатую грудь.

– Чтобы ты стала сильнее, умнее, ловчее. Чтобы ты стала достойной достигнуть той цели, что сама для себя поставила. Ведь чтобы к ней прийти, ты должна созреть, стать лучше.

Я плакала, представляя, как должна покинуть свой дом ради смысла, который не видела и который уготовил мне Господь, руководствуясь заботой обо мне. Как тогда вписывается в эту философию миллионы евреев, шедших в газовых камеры по мановению фашистской руки? Почему Господь уготовил им тот чудовищный путь? А жертвы убийц, насильников, мародеров? Их пути тоже продуманы Господом, чтобы они стали лучше? Мертвее, значит лучше?

– Я не вижу любви Господа в той жизни, что он нам уготовал там под землей, – шептала я, слушая тяжелое сердцебиение моего еще живого и горячего мужа. Уже тогда интуиция подсказывала мне, что на базе мы начнем чахнуть. Но интуиция не предвидела, что это будет происходить со скоростью появления крови в харкоте за четыре дня пребывания здесь.