Из-за Куки перебранку девчонок слышали все, и теперь Божена впала в немилость компании, как бессердечная сука. В принципе, она нисколько не смутилась, ее всегда такой и воспринимали. Она сама создавала такое впечатление о себе. Этот стиль поведения стал ее своеобразным щитом, потому что когда-то давно, когда она еще была человеком, она доверилась, полюбила, присягнула на верность и поверила в искренность своей любви. Но любовь предала ее, пожертвовала ею, чтобы спасти собственную шкуру, бросив Божену в пасти кровожадных чудищ. С тех пор Божена перестала доверять кому-либо. Она подробно не делится обстоятельствами своего перерождения, я и не настаиваю. Мы все носим в себе страшные тайны, о которых желаем забыть и о которых не забудем никогда, потому что для этого надо вырезать из себя способность чувствовать.

Божена гордится тем, что является первой ассистенткой Кейна, их не связывают романтические отношения, но Божена уже шестой год всеми силами стремится это исправить. Появление Тесс разожгло в ней нелогичную ревность, потому что ей вдруг показалось, что между флегматичным Кейном и нахальной Тесс что-то вспыхнуло. Я кроме ненависти ничего не заметил, Божена называет меня слепым придурком, не смыслящим в хитросплетениях любви. Пусть так. Мне достаточно моих примитивных заигрываний с Куки.

Тесcа вроде старается идти на контакт со всеми, этим она мне нравится. Она определила для себя цель и идет к ней решительно и напористо. А идти к ней сообща, разумеется, легче и быстрее, какие бы противоречия вас не разделяли на этом пути. Тессе не до выяснения межличностных отношений. Тесса умеет расставлять приоритеты и задвигать личные проблемы на задний план. Она – человек, решающий задачи. В этом ее суть. И в условиях выживания за таким человеком я бы последовал.

В общем, из двадцати мы нашли двенадцать трупов бойцов спецотряда, остальные восемь стали монстрами. Мы объяснили Тесс, что стандартная статистика обращения и смерти укушенных не распространяется на солдат, потому что зараженные гораздо яростнее атакуют людей с оружием. Их агрессия растет прямо пропорционально самообороне человека: чем больше сопротивляешься, тем яростнее они рвут на части.

Мы похоронили каждого солдата. Каждому подарили минуту молчания, как если бы знали их лично. Это был трогательный момент, которому нас обязала Тесса, но мы и не думали сопротивляться. В те двенадцать минут, что мы стояли друг рядом с другом, смотря на ровные бугорки мерзлой земли вперемешку со снегом, явственнее всего ощущалось наше единство против целого мира, который бросил нам жесточайший вызов. Смертельный вызов. Это – последняя война, которую человек будет вести на земле. После нее мы либо исчезнем и растворимся в почве, как эти погребенные солдаты, либо выживем и переродимся. Одно было ясно наверняка – мы больше никогда не будем прежними.

Монотонная жизнь в отеле заставила нас забыть, каково это – терять друзей, родных. А с появлением Тесс наша память вдруг активировалась. Я потерял брата семь лет назад, когда мы искали новое убежище в пригороде Инсбрука в двухстах километрах отсюда. Я не мог ему помочь, трое зараженных набросились на него, а я убежал. Мне стыдно это признавать, но я оставил брата умирать. Я понятия не имею, что с ним произошло, как он умер, как долго он умирал и умер ли вообще. Я был в таком ужасе, что мог только бежать прочь, сломя голову. Животный инстинкт самосохранения отключает все мыслительные процессы, кроме тех, которые спасут твою жизнь. И мысли об умирающем брате к ним не относятся.

Я спас свою биологическую жизнь, но духовную потерял навеки. Я не знал, что обладаю мутацией, и теория Кейна о том, что среди братьев и сестер эта мутация должна встречаться чаще, убивает меня каждый день. Я думаю о том, что мой брат мог остаться в живых, если бы я помог ему. Он мог превратиться в зараженного, а мог и не превратиться, и тогда погибнуть от обширных ран, так и не придя в себя. А я бросил его, хотя при должном уходе он бы выздоровел, и мы бы до сих пор были вместе. В моих мыслях очень много «бы», много «если», но эти вероятности становятся весомыми аргументами в споре с собственной совестью, которая зачастую не дает мне спокойно уснуть, пока я не пролью хотя бы одну слезу по брату, которого я потерял из-за собственной трусости.

Я остался один. Я никогда не забуду ночи, наполненные страхом от одиночества перед врагом. Потом и меня загнали в леса, как волки – изможденного оленя. Убийцы моего брата с легкостью выследили меня, ведь я был так измотан голодом и недосыпом, я даже не сопротивлялся их атаке, и скорее всего это спасло мне жизнь. Они втроем впились мне в левый бок. Я помню боль от их укусов. Помню свой крик, свое отчаяние, свою ненависть на жестокую судьбу. Я не сразу отключился, я потерял сознание спустя три минуты, которые растянулись на целую вечность. Эти три минуты я пребывал в аду, чувствуя каждый рывок челюстей, желающих оторвать от меня кусок, слышал их чавканье, ощущал их склизкие языки, слышал хруст своих ломающихся ребер. Невообразимая боль! Нестерпимая! И вечная! Это было мое наказание, я очутился в аду за то, что бросил своего брата умирать. Этот ад часто снится мне: зараженные впиваются своими широченными пастями мне в ребра, а из их пастей я слышу крик моего брата, который просит вытащить его из желудка монстров.

Мы распределили экипировки между собой, каждая весит около двадцати шести килограммов. Дорога назад будет гораздо длиннее привычных четырех часов. Эх, нам позарез нужны колеса!

Когда мы вернулись на центральную площадь, куда сложили обмундирование Падальщиков, наши инженера уже вовсю занимались расчетами прямо на снегу перед Аяксом.

– Ну что? Есть успехи? – спросила Тесса брата.

– Кажется, мы нашли способ его перевернуть!

– Надеюсь, это не гигантская удочка, – сказала Тесса.

Томас был воодушевлен, как никогда раньше. Вот тебе экстаз для инженера! Я сам испытываю подобный азарт, когда решаю задачи в лаборатории. Иногда мне кажется, что Кейн тоже способен испытывать этот пьянящий энтузиазм, хотя тщательно скрывает свои эмоции под маской сосредоточенности.

– У этих штук должен быть достаточно низкий устойчивый центр тяжести, поэтому перевернуть его способом зараженных, нам точно не удастся, – объяснял Томас.

А потом показал нам какие-то лишь ему понятные чертежи на снегу.

– Но! Мы можем сделать подкоп!

– Уронить его еще глубже! – радостно подхватил Ульрих.

Его пышная копна рыжих волос увеличивала объем шапки, отчего он был похож на гомункулуса с маленьким тельцем и несоразмерно огромной головой.

– Мы подкопаем яму сначала сбоку, – объяснял Фабио и рисовал линю вдоль корпуса боевой машины, – а потом постепенно начнем продвигаться к Аяксу.

– Подкопаем под ним настолько, чтобы он начал заваливаться, – подхватывал Томас, демонстрируя план руками в воздухе.

– А чтобы он не съехал по склону, копать будем не прямо под ним, – вставил Ульрих.

– Да! Мы копнем в стиле мусульманской могилы! Закария – наш заклинатель живности – рассказывал, что они прокапывали сначала вертикально вниз, а на самом дне могилы делали углубление в стене, – сказал Фабио.