– Он убьёт тебя, лишь только узнает, что ты не сейдкона.

– Ты не с-с-сейдкона!

Ингрид зарычала и бросила в дверь низкой бус, попавшей под руку. Звери замолкли. Звон в голове начал проясняться. Ингрид с трудом сглотнула последние слёзы, решив раз и навсегда запретить себе их лить понапрасну. Теперь она главная женщина рода, а плакать может лишь девица. Рано или поздно она сама найдёт способ отомстить Ольгиру.

Сама.

Приметив у двери кувшин с водой, Ингрид опустила на пол ноги. Под пятку попало что-то и покатилось прочь. Ингрид посмотрела на пол. Под ногами лежала дудочка, что вечером принёс Ситрик. Вчера Ингрид толком даже не успела её рассмотреть в ночной мгле. Дудочка была простая, без узора и цветных полосок, совсем как та, что осталась дома у старика Хаука. Не хватало разве что маленького скола у свистка, который Ингрид зализывала перед игрой, будто ранку.

Ингрид осторожно подняла дудочку с пола и положила себе на голые бёдра, перепачканные кровью. Немного покрутила её со всех сторон, приложила к отверстиям пальцы, заново привыкая к инструменту. Поднесла дудочку к губам. Пальцы её правой руки подрагивали и не слушались – опухли от удара об стену.

Никогда прежде Ингрид не играла в четырёх стенах – нельзя было ветер в дом кликать, иначе зимой выморозил бы всё нутро. Так стращал отец и выгонял старшего сына во двор, когда тот принимался мастерить для детей дудочки.

– Пусть и выморозил бы ветер этот проклятый дом, лишь бы на Ольгира управу найти, – хрипло произнесла Ингрид.

Она загорелась злой мыслью, снова коснулась дудочки губами. Звук получился низкий, но не злой. Печальный. Ингрид отняла почти все пальцы от отверстий, извлекая высокий свист, больше походящий на звук метели в ушах. Ингрид упрямо улыбнулась этому и заиграла, превращая тепло своего дыхания в студёную музыку.

Звукам было тесно в комнате. Они ударялись о стены и обиженно опадали снежным крошевом и умирающей пылью. По щекам Ингрид потекли теперь уж запрещённые слёзы. Она отложила дудочку, не в силах больше слушать её жалобный вой.

Там, на реке, игралось иначе: дыхание становилось ветром. Ласковым ветром, мечтательным. Оно становилось песней, живым скоплением звука, бессловесным, слепым, всеобъемлющим. Пичужки слушали дудочку и вторили ей, повторяли за ручной деревянной птицей. А после игры долго звенело всё нутро, долго слышалась песня оглохшим ушам. Долго.

В покоях же музыка застревала, как тупой нож в мясе.

Звери продолжали скалиться и показывать языки, как научил их тому резчик. Ингрид снова посмотрела на них, швырнула дудочкой и с головой спряталась под одеяло, оставшись наедине со своим разодранным, ослабшим телом. Волосы пахли чужим человеком, пахли Ольгиром, сколько бы ни касалась их Ингрид. Она не вставала больше и не хотела искать гребешка. Так и лежала, распутывая дрожащими пальцами пряди. Сворачивала чёрные узелки, а потом распускала и выла от жалости к себе.

– Прекрати, – тут же гневно шептала Ингрид. – Не будет больше слёз.

Не скоро распутала она волосы, и, когда последняя прядь упала тонкой струйкой на голое плечо, Ингрид была снова спокойна.

– Ты умрёшь, Ольгир, – произнесла она. – Ты уже мертвец.

К вечеру Ингрид спустилась в большой зал, пряча под рыхлыми волосами синяки на шее. Там было всё так же многолюдно и нечем дышать. Ветер влетал в раскрытые двери, да тут же смолкал, потеряв всю спесь и растворившись среди сотен людей. Смятые за прошлый вечер снопы пшеницы и ржи заменили на новые, но и те девочки в цветных платьях растаскивали на пучки, чтобы наплести себе венков.

Меж столов играли музыканты. Мелодия их была на удивление стройная, а лица – трезвые, сосредоточенные. Гости хлопали в такт музыке, притоптывая да пританцовывая. В дверной проём было видно, как пляшут во дворе юноши и девушки.

Появление Ингрид встретили бурно. Мужчины разом охнули да хлопнули в ладоши, сбивая весь ритм, раздражая музыкантов.

– Госпожа пришла! – радостно воскликнули женщины. – Здравствуй, госпожа!

Ингрид ничего не ответила и прошла к положенному ей месту. Хлин тут же принесла кувшин с водой и миску с печёной репой и жирным мясом, ещё скворчащим и подрагивающим от жара.

– Ты ничего ещё не ела, госпожа. Съешь хотя бы это. – Голос Хлин был грустным, и Ингрид глупо усмехнулась, памятуя о просьбе служанки сотворить приворот.

– Я съем. Спасибо, – последнее слово Ингрид выдавила из себя через силу и тут же набросилась на пищу. Впервые за множество дней голод одолел её.

Не успела миска опустеть, как к Ингрид подошёл угрюмый мужчина с тёмным лицом. Она вскоре узнала его – то был ярл Агни. Вечно бродил он по двору иль дому в сопровождении Старого Лиса, однако сейчас был один.

– Добра тебе, госпожа, – неохотно поздоровался Агни и тут же явил, за чем пришёл. – Не знаешь ли ты, куда подевался Ольгир? Уж не сбежал ли с собственной свадьбы?

– Я сегодня ещё не видела его, – ответила Ингрид.

– Занятно это.

– Почему же?

– Не видел я прежде, чтобы Ольгир пропустил хоть одно празднество, где можно хорошенько выпить.

– Может, где-то блюёт в кустах?

Агни неожиданно улыбнулся.

– Кусты мои ребята уже проверили. Сгинул твой муженёк, будто ночью ушёл, покуда все спали крепко. – Воевода облокотился на стол, так что его лицо стало ближе к Ингрид. – Тебя-то хоть успел ублажить, а, госпожа?

Ингрид дёрнула плечами, и глаза её сами собой уставились в пол. Наконец она совладала с собой и гордо подняла взор.

– Да, – сказала Ингрид, с вызовом заглянув в лицо Агни.

Воевода хмыкнул.

– Значит, ушёл ближе к утру, оставив Вигго и лошадей. – Агни почесал бороду. – Кстати, этот рыжий с тебя глаз не сводит, как ты вошла. – Он указал пальцем куда-то в толпу, и Ингрид увидела хускарла, старательно рассматривающего музыкантов. Руки его были сцеплены на груди. – Он тебе хоть нужду справить без его ведома даёт?

Ингрид неопределённо покачала головой.

– Эх, попала ты, госпожа. Судьба твоя пуще, чем у невольницы. Кстати, вот тебе дары от старика Руна.

Агни запустил руку в кошель и выудил оттуда связку из трёх гнутых ключей. Он аккуратно положил их на стол перед Ингрид и пододвинул ладонью.

– Тут от покоев наверху. Он один. Ещё два – от амбара и хлева. Ключ, каким запирают