— Прошу вас выйти из машины, — сказал О’Рэйли, чуть повысив голос. — Вот мои документы. Вы — Санчес Рамиро?

— Да, я…

— Почему не отвечаете на звонки?

— Потому что у нас в районе иногда связь по мобильному плохая. Теряются звонки.

— Я прошу вас проехать со мной.

— Да вы с ума сошли! Сейчас разгар дня, работы полно, у меня каждый час расписан.

— Ничего, Рамиро. Когда идет расследование дела об убийстве, все остальные ваши дела придется отложить.

Рамиро взглянул — удивленно и озадаченно, но не испуганно.

— Убили? А кого убили?

— Сотрудника охраны «Изумрудных Лугов» Мартина Дэвиса, помните такого?

— Быть не может! Да я же на днях там был, мы с ним ночью по кладбищу катались, пока Эрик бумаги заполнял…

— Садитесь в мою машину, — предложил Лайон. — Поговорим обо всем — у нас в офисе.

* * *

Хорошо на берегу океана! Особенно хорошо ходить босиком по полосе прибоя. Даже зимой — вода только сначала кажется холодной, лизнет два-три раза ступни — чуть не подпрыгиваешь, а потом уже идешь себе спокойно по влажному песку, иногда сам стараешься заступить в волну. И тогда уже разницы нет — что июль, что декабрь: здравствуй, океан! Здравствуй, могучее создание, откуда мы все, говорят, вышли и куда вернемся…

Эдвард Грейслин любил прогулки по полосе прибоя. Есть неподалеку от Лос-Анджелеса такое местечко — Мандалай Бич. Был там у Грейслина дом. С видом на океан, как он сам любил говорить, но на самом деле вид на океан был только со второго этажа, да и то лишь потому, что среди двух— и трехэтажных особняков, стоявших в первой линии, лицом к океану, прямо на песке, затесался один развалюшный старый одноэтажный домик. Видно, у хозяина не было ни сил, ни желания его перестраивать, а продавать не хотел. Куда торопиться, когда цены с каждым годом лезут все выше и выше, и цена его развалюхе уже сегодня за миллион и дальше будет только расти.

Ну и пусть держится, не продает… Потому что Эдуард Грейслин может, пользуясь просветом в высоких домах на песке, по вечерам сидеть у себя на балконе и смотреть на океан. А заплатить миллионы за новый дом не может. И даже если бы мог — не захотел бы… Пусть платят те, у кого этих миллионов куры не клюют.

Грейслин иногда удивлялся — как много вокруг богатых людей. Вот это место, где у него загородный дом, — оно далеко не самое богатое в Лос-Анджелесе. И не самое большое. Но на долгие мили здесь вдоль океана тянутся дома. По два-три дома обязательно продаются — и на рынке не задерживаются. А цены, цены…

Впрочем, самому Грейслину грех жаловаться — когда он двадцать лет назад купил свой дом, цена на него была такая низкая, что сейчас, если вспомнишь, хочется плакать от умиления. Но плакать не надо — хорошо, что он его тогда купил. И хорошо, что в доме есть вид на океан. И еще хорошо, что есть внутренний дворик, укрытый деревьями от посторонних глаз. Во дворике — джакузи, где уютно сидеть в булькающей горячей воде под ветвями персикового дерева, есть обложенный камнем очаг, а поодаль — открытое место, где можно разводить огонь. Погода в Южной Калифорнии такая, что здесь в любое время года можно сидеть перед огнем — успевай только поленья подкладывать. Поленья Грейслин всегда держал в запасе в гараже — потому что Джинна любила сидеть по вечерам у огня. А что любила Джинна — то и Грейслин любил… «Последняя любовь, — говорил он себе иногда. — Что тут поделаешь?»

Мужчины бывают разных пород — и женоненавистники, и завзятые холостяки, и отцы семейств, и бабники… Грейслин никогда не задумывался о том, к какой породе он относится сам. Знал одно — сколько он себя помнил, он не жил без женщины рядом. С Анной они прожили без малого тридцать лет. Сыну Джо сейчас двадцать семь, дочери Джоанн — двадцать пять. Оба давно отпочковались — сын учился на востоке страны, окончил Гарвардскую школу юристов, она тогда была то ли первой в стране по рейтингу, то ли второй… Дочь вышла замуж и работает в Чикаго. Дантист. Словом, о них беспокоиться не стоит. Тем более и связь не теряется — тут и скайп, и записки по е-мейлу.

Анна умерла пять лет назад от рака крови. Умирала долго и тяжело, и Грейслин не то что не любил, а просто не мог возвращаться к воспоминаниям о ее последних годах, и мучениях, и бесконечных обезболиваниях.

Еще тогда, не говоря никому ни слова вслух, Грейслин решил про себя, что никогда больше не женится… Джинна появилась в его жизни на два года позже. До этого были разовые связи, ничего не значащие. А Джинна вошла в его жизнь властно и беспрекословно — как будто всегда в ней была. Грейслин сначала относился к этому как к очередному малозначимому эпизоду. Но каким-то образом Джинна сумела повернуть дело так, чтобы стать ему на самом деле необходимой. Она и только она умела предугадывать все его желания. Речь не только о сексе, хотя и это важно. Она готовила еду — именно так и именно тогда, когда он хотел. И именно то, что он хотел. Она возникала тогда, когда ему нужно было чем-то поделиться, и исчезала, когда ему хотелось побыть одному. Он не помнил, чтобы она заставила его сделать что-то, чего хотелось ей, — а ведь именно так, по некоторым канонам, должны поступать настоящие женщины. Но Джинне было наплевать на каноны: она жила своей жизнью, как бессмертный кот Киплинга, который ходил сам по себе и ни от кого не зависел.

Один только момент Грейслин считал прежде потенциально конфликтным — это то, что он не собирается вступать в брак. Против его удивления, Джинна приняла это его признание совершенно спокойно. И тут же сказала ему, что будет считать себя свободной для других любовных связей. «На тебе это никак не будет отражаться, вот увидишь… — горячо шептала ему она. — Но я полигамна и обманывать тебя не хочу. Ты у меня единственный, и другого такого нет… Все другие — они совсем другое… Сам смотри, если тебе это мешает — только скажи, и я исчезну!»

Грейслин знал, что она и вправду способна исчезнуть так же внезапно, как появилась. И знал, что она его не обманывает. И, как ни странно, именно поэтому он допустил с Джинной именно такие отношения, которых никогда и ни с кем больше не допускал. Не то чтобы он был в восторге от любовных связей Джинны — для него их просто не существовало. Не знает он, что происходит за пределами их отношений, да и все тут. Были, правда, затянувшиеся романы — как с этим мальчишкой Мартином. Раздражает, но не стоит внимания… У них с Джинной — совсем другие отношения. К тому же вот и Мартина больше нет, а Грейслин с Джинной — вот они, живые, здоровые…

Сейчас они идут вдвоем в Мандалай Бич по полосе прибоя и говорят о пустяках. Или молчат подолгу. Они оба любили эти прогулки. И старались не нарушать это молчание у океана серьезными разговорами. Но сегодня вышло по-другому. Может быть, потому, что Джинна отстала на несколько шагов, нагнулась… Она всегда искала в песке небольшие камни со сквозными дырами, проточенными водой. Греки называли их «апотропей» — охраняющий камень. Джинна была не религиозна, но крайне суеверна. Верила в приметы, в обереги, в талисманы. И, когда Эдвард беззлобно над ней посмеивался, только отмахивалась: «Если б ты знал, что я и тебя заговорами приворожила — ты бы не смеялся!» И Грейслин не настаивал: ведь приворожила — это факт.