Да, наши родители задали нам поистине сфинксову задачку. Онисначала заставили нас чувствовать собственную несостоятельность, а потомпоманили неким идеалом, которым, как им казалось, мы должны были быть. Нам жегрезилось, что попади мы в этот идеал, в это придуманное для нас прокрустоволоже, и мы будем любимыми. Последнее же значило для нас, как мы теперь знаем,не просто чувство защищенности; ощущать себя любимыми значило для нас — бытьпервыми. Ведь мы всегда делили любовь родителей с кем-то — с родителями нашихродителей, с нашими братьями и сестрами, с их делами, которым они отдавали своевремя, наконец, с посторонними людьми, которыми наши родители восхищались.

Любовь — чувство эгоистическое. Если тебя любят, тебехочется, чтобы тебя любили, во-первых, целиком, то есть за все, что ты делаешьи что собой представляешь, а во-вторых, только тебя. Разумеется, родители немогли нам подарить такую полноту любви, а мы в свои юные годы не могли понять,что нельзя быть настолько идеальными, чтобы замкнуть на себя их целиком, так,чтобы были только мы и они, наши родители, те, которые нам особенно ибезгранично дороги.

Мы не нашли в своих родителях той полноты любви, на которуюрассчитывали. То, что это невозможно в принципе, не было нам понятно, ведьребенок не видит дальше собственного носа. Ему важно только то, что происходитс ним; ему кажется, что этим, собственно, окружающий мир и ограничивается.Вполне естественно, что, разочаровавшись в любви своих родителей, мы принялиськонкурировать не только с другими людьми за любовь своих родителей, но и ссамими родителями. Здесь, впрочем, мы снова оказались в заведомо проигрышнойпозиции.

Родители ощущались нами как инстанция силы и власти, ведь, вконечном счете, от них в нашей жизни зависело абсолютно все. А как можнобороться и соревноваться с тем, от кого ты находишься в полной зависимости, стем, кто обладает над тобой всей полнотой власти? Разумеется, мы обрекли себяна поражение, которое, впрочем, не могли принять — вот и источник нашейхронической неудовлетворенности.

Мы продолжали бороться, а наши родители, чувствуя нашесопротивление, досадовали и злились. С какой стати было им соглашаться с тем,что мы — победители, а они — побежденные, что мы — сильнее и умнее, а они —слабее и глупее? Они просто физически не могли на это пойти и не шли, тем болеечто и они сами, в свою очередь, не были свободны от своего иерархическогоинстинкта.

Когда и эта затея, связанная с борьбой за лидерство в рамкахотдельно взятой «ячейки общества», нам не удалась, сидящий в нас иерархическийинстинкт сделал своеобразный ход конем. Осмыслив результаты своей попыткипопасть в прокрустово ложе идеала, поняв, что родителей победить невозможно(они все равно и всегда будут «правы»), нам пришлось пойти навнутрипси-хические ухищрения. Мы «разместили» искомый идеал внутри себя иименно с ним начали свою конкурентную борьбу. Попытками достичь соответствиятому образу, который мы хотели, чтобы был нами, а не мечтой о нас, — вот чем мызанялись.

Так в нас появилась своеобразная линия горизонта, закоторой, как нам стало казаться, находится, спрятано от нас наше счастье. Еслибы подсознание умело говорить (на что оно не способно по причине егобиологической, а не социокультурной природы), то оно бы сказало: «Для счастьятебе необходимо совсем немного — ты должен быть на десять сантиметров выше, надесять сантиметров стройнее, у тебя должны быть другого цвета глаза и волосы,ты должен быть чуть-чуть умнее, чуть-чуть сообразительнее, чуть-чутьвыдержаннее, чуть-чуть увереннее в себе и решительнее, более осведомленным иболее начитанным, более...» Впрочем, в зависимости от ситуации оно стало быговорить то одно, то другое, а потому в значительном числе случаев оно бы сталопротиворечить самому себе.

В общем, мы не только стали жить своим идеалом, мы еще испутали самим себе все карты. Таким образом, наш личный идеал оказался вещью нетолько в принципе недостижимой, но еще и смутной, теряющейся в дымке жизненныхобстоятельств. Но все это отнюдь не избавило нас от иерархического инстинкта,скорее наоборот, обострило и усилило его. Теперь остается помножить одно надругое, и мы получим хроническую неудовлетворенность, недовольство самими собойи всем тем, что мы делаем и чего мы достигаем.

Просто ради интереса спросите у себя, что вы должны были бысделать и чего достичь, чтобы почувствовать себя полностью удовлетворенным идовольным жизнью человеком. Теперь представьте себег что вы это сделали —достигли того, чего хотели... Представьте хорошенько, проведите свой ближайшийдень так, словно бы эти цели действительно вами достигнуты. И сразу, или черездень, или, в самом крайнем случае, спустя неделю-другую вы почувствуете, чтоудовлетворенности собой и своей жизнью нет и в помине. Вам снова кажется, чточто-то не так, что где-то что-то недоделано, что к вам относятся не совсем так,как бы вам хотелось, да и вы сами — не тот, каким хотели бы быть.

Чувство неудовлетворенности, конечно, связано с нашимидетскими мечтами и грезами, с идеалом, который мы себе придумали и которомупытались соответствовать. Но проблема больше и шире, она еще и в привычкечувствовать себя неудовлетворенным, а привычка эта сформировалась у нас многолет назад, в те годы, когда мы были детьми и очень хотели, чтобы родителилюбили нас по-настоящему и, что особенно важно, только нас.

Как же быть? Как избавиться от патологической привычки вечночувствовать себя неудовлетворенным; от болезненного желания быть лучше, чем мыесть на самом деле; казаться, а не быть, достигать, а не делать? Это и просто,и сложно.

Во-первых, нужно понять, что мы бросились в погоню зафиктивным идеалом, которого нет и, главное, не может быть в действительности.

Во-вторых, мы должны признаться себе в том, что даже если мыдостигнем своего идеала, нас не будут любить больше, чем нас любят теперь, акроме этого нам, на самом-то деле, ничего и не хочется.

И наконец, в-третьих, нам необходимо осознать, что когда мыстремимся к своему идеалу, мы самолично расписываемся в том, что такие, какиемы есть, нас любить, по нашему мнению, не будут, а это безумие; и если же насвсе-таки полюбят, когда мы достигнем некого идеала, то полюбят не нас самих, анаш «экспортный вариант».

Проще говоря, перед нами одна-единственная проблема — страх,что нас не будут любить, если мы не будем соответствовать некому идеалу, еслимы не будем «первыми» и «лучшими». И как это всегда происходит со страхом, онретируется только в тот момент, когда мы перестаем от него бегать и соглашаемсяна то, чего мы пытаемся таким образом избежать. Иными словами, нам надорешиться и позволить себе не быть идеальными, не быть «первыми» и «лучшими».Нам надо разрешить себе быть самими собой.

Кажется, что такое разрешение — это чистой воды нелепость.Как можно разрешить себе то, что и так уже есть, ведь мы — это мы, и мы такие,какие мы есть. Что тут разрешать?! Но не будем торопиться с выводами. Всякаяневротическая конструкция (а чувство неудовлетворенности собой — это именноневротическая конструкция) алогична, поэтому и разрешение невротическогоконфликта не может быть построено на аристотелевской логике, оно может бытьтолько такой вот «бессмыслицей».