— 3-запорю! — орал Клещ, а когда пятившийся офицер запнулся шпорой за ботву и грохнулся навзничь, всыпал ему от души еще десяток кнутов по груди и по лицу, а после того как Кость инстинктивно повернулся на живот, закрывая лицо, добавил по спине и по ногам. Это уже была не драка, а порка. Напоследок старичище двинул Ржевусского тяжеленьким набалдашником-шариком, навинченным на рукоять кнута, и Кость ткнулся носом в грядки.

Первым делом Клещ поднял с земли оброненную лейтенантом саблю. Свою искать было некогда — куда-то в ботву упала.

Когда уже собрался к колодцу, сквозь дыру в заборе начал пролезать первый из тех улан, что бежали на помощь Ржевусскому. Улан сперва выставил в дыру карабин, а уж потом стал лезть сам, осторожно спросив:

— Пане поручнику, то Янек! Пане Ржевусски, то я!

Клеща он не видел, потому что старик с саблей наготове стоял в стороне от дыры, прижимаясь спиной к забору. Мог бы Янек остаться живым, если б сначала помянул фамилию Ржевусского, мог бы! Но то, что избитый до полусмерти лейтенант носит эту фамилию, Клещ понял лишь тогда, когда уже опустил со свистом саблю на затылок Янека. Выхватив у зарубленного карабин, Клещ рывком втянул труп в дыру и поставил доску на место. За поясом у Янека была еще пара пистолетов. Все это старик делал словно бы машинально, но у него уже прочно сидела в голове фамилия побежденного.

Содрав с Янека и с самого Ржевусского пояса, Клещ быстро скрутил лейтенанту руки и ноги. Тот был жив, но не в себе — уж больно крепко досталось. Чтоб не стонал, Клещ не пожалел тряпки.

По ту сторону забора загомонили поляки. Прислушиваясь к знакомым словам, Клещ уловил, что паны спорят, надо ли лезть через забор или не надо. Кто-то утверждал, что видел, как Янек побежал вправо вдоль забора.

Клещ, стараясь шуметь поменьше, потянул Костя в глубину двора, туда, где за сарайчиком стоял колодец с воротом.

Цепь с ведром Клещ пропустил между связанными руками Костя, уложив мычащего сквозь кляп офицера животом на сруб. Связанные ноги его, отмотав цепь, втиснул в дубовое ведерко, а затем, собравшись с силой, перевалил тяжелого улана в колодец. Ворот, скрипя, завращался, отматывая цепь, внизу послышался глухой всплеск. Старик сам взобрался на сруб, обнял цепь руками и ногами, почти бесшумно скользнул вниз…

Кость ворочался на дне колодца по пояс в воде, мычал, силился распутаться. Самому Клещу так низко — сажени на четыре — было не надобно. На аршин выше головы лейтенанта в срубе колодца была квадратная дыра — лаз из колодца. Этот лаз сам напоминал колодец, положенный набок, потому что был укреплен срубом-крепью. Тянулся он недолго, сажени три, и выводил к лестнице — наклонному спуску в подземный ход, обложенный кирпичом. Туда-то и сволок своего пленника Клещ. Справа от выхода с лестницы, в нише, был припрятан у Клеща фонарь со свечками, защищенный от крысиных посягательств печной заслонкой. Вообще-то в этой части подземелий Клещ мог ходить и вовсе без фонаря, но сейчас ему надобно было взглянуть на пленника.

Когда красноватый пляшущий свет сквозь мутную слюду озарил лицо Костя, все изукрашенное багровыми и красными, синими и лиловыми полосами, вздувшимися и лопнувшими, сочащимися кровью, Клещ даже крякнул с досады на себя, позабыв, что одного хорошего удара сабли не хватило лейтенанту, чтобы уложить Клеща навеки…

— Вон ты, стало быть, какой, Константин Рыжевусский! — произнес старик. — А на мать-то — не похож, в отца вроде пошел.

Кость что-то замычал, и Клещ милостиво выдернул кляп у него изо рта:

— Теперь, паря, хоть ори — можно.

— Хлоп! — весь вибрируя от ненависти, прошипел Кость по-русски. — Убей меня, да живее!

— Ну, это уж извиняй. Я вона сколько силы-то потратил, чтоб тебя сюда допереть, а ты — «убей»! — усмехнулся Клещ. — Мне еще прежде погутарить с тобой надо.

— Убей! — прямо-таки вымаливал Кость. Он не мог жить после того, как его, будто распоследнего мужика, выпороли кнутом. Нужно было либо убить этого мерзавца, либо умереть самому. Но убить Клеща надежды не было, значит, надо было умирать.

— Уймись, недоделок! — рявкнул Клещ. — Отцу-то сынка и выдрать не грех!

Было когда-то теплое лето, даже, кажись, еще весна, только не мокрая да холодная, что в Москве, а украинская, новороссийская. Шел по дороге на Каменец-Подольский капрал Иван Петров, как тогда Клещ по бумагам числился. Холера не взяла, по уж сильно поиссушила. Конечно, подкормился Клещ малость, чуть-чуть поглаже стал, но сил еще маловато было. А подорожная-то из Молдавии аж до Москвы и дальше записана. За спиной котомка, у бедра — тесак-полусабля, на голове каска с лопастями, чтоб затылок не пекло, на груди — медаль за Измаил. Где фурштаты подвезут, где купчишки проезжие, а все больше — на своих двоих. Узнал Клещ у проезжего хохла, что версты три всего до села, да и прилег отдохнуть на пригорке. Уж больно добро! Трава уже отросла, зеленая, духмяная, солнце кости греет, и жизнь совсем распрекрасной кажется. Разлегся Клещ на траве, голову в тень от куста, в прохладу, мундир распахнул. А в это время по дороге катила карета. Четверка цугом, кучер на козлах, пара гайдуков на запятках, а на крыше чемоданы.

Проехала бы мимо — ничего бы и не было. А она остановилась!

Вылезли из кареты двое: пан и пани. Потом еще старуха выползла и пошла с молодой пани за кустики на другую сторону дороги. А пан пошел в сторону Клеща, дошел до кустов саженях в пяти левее и принялся их поливать, чтоб росли погуще. А как полил, то повернул голову на Клеща и стал смотреть. Клещ один глаз приоткрыл и видит: морда старая, усатая, седин много, но что-то в ней знакомое.

Для верности Клещ встал, мундир застегнул. Тут пан и говорит:

— Анджей? Козак? Йорктаун?

— Так, пан капитан! — отрапортовал Клещ. — Комрад!

И тут пан подошел к Клещу, обнял и трижды расцеловал его.

— Ядвись! — позвал пан, фамилию и имя которого Клещ еще и припомнить не успел. — Ядвись, ходзь тутай!

Молодая пани подошла, посмотрела на Клеща с опаской — москаль все же! И спрашивает кротко эдак:

— Цо, пан Михал?

И тут-то Клещ припомнил, что зовут пана Михал Ржевусский, которого Клещ в Америке Рыжеусским звал. И был он ротным командиром над Клещом. А под тем самым Йорктауном Клещ его, раненного, от англичан уволок, а то бы добили. Тогда капитан сказывал, что Клещ для него теперь не солдат, а брат родной.

В общем, пан Михал Клеща и впрямь как брата родного встретил. Даром что разной веры, да и чин у Клеща был капральский, а у пана Ржевусского — полковничий. Расспрашивал сперва пан Ржевусский, каково Клещу жилось и как он из Америки обратно в Россию угодил да еще капралом сделался. Клещ всего напрямую не сказал, но и наврал не много. Потом Клещ у пана про его жизнь поспрошал. Что пан врал, а что не врал — не Клещу судить. Выходило, что пан от ран многих, и в Америке, и в Польше полученных, «бардзо хворы» стал и поехал до дому. Помирать хотел в родном маёнтке, Матка Бозка Ченстоховска допомогла. Оклемался и зажил бобылем. Богатство нажил большое, и женился только два года назад. А уж тогда ему, Ржевусскому, было поболее, чем сейчас Клещу. Потому пани Ядвига, молодая, хоть пана своего и любила, наследников-то что-то не производила. Вот и собрался пан свезти ее в Варшаву «до лекажей», а может, и помолиться где о даровании сына.