Над Москвой уже расползлось немало дымных столбов. Запах гари витал в воздухе, ветер то и дело нес копоть, а то и искры. Видно было, что на дальних и недальних улицах гуляют багряные вихри, носящие рдеющие угли и головни. Замоскворечье горело жарче, и там из-за пелены дыма разглядеть что-либо было невозможно.

Прикинул Клещ, что бы он делал, если б явился в муравьевский дом дурковатый и трусоватый холоп, коего генерал послал в Москву забрать оттуда запрятанную бумагу. Пришел бы этот мужик, поклонился в ножки: «Мол, пан начальник, прислал меня барин за бумагой!» Ну, само собой, паны бумагу достанут, увидят, что на ней намалевано, и сразу поймут, какова бумага эта и как она важна. А потому отведут они холопа с бумагой в штаб полка, ибо так субординация требует. Эскадрон с ним весь не поедет. Да и коней, пожалуй, седлать не станут, чтоб сто саженей проехать. Пешими мужика поведут, двое-трое, ну четверо, не более. И проведут они пленного мимо церкви, дворами не пойдут. А раз так, то мимо ворот, что в ограде церковной, так и так им пройти придется… Дерзко задумывалось, лихо!

Вот и пошел Агап, тихо выбравшись из подвала и выскользнув на улицу, в недальний путь к муравьевскому дому, а Клещ с Муравьевой засели на колокольне в напряженном ожидании. Все, что произошло до того момента, как Агап скрылся в доме, подталкиваемый конвоирами, они видели. Что и как врать, придумали сообща, объяснили Агапу, как найти спальню на втором этаже, но побаивались — не сбился бы малый, не забоялся бы на самом деле…

Час прошел с тех пор, как Агапа ввели в дом.

— Мать честна, — бормотал Клещ, стискивая в кулаке рукоять пистолета. — Неужто загубил парнишку? Вовек не отмолю…

— Ты лучше моли бога, чтоб он с перепугу не выдал нас, — заметила Надежда, — одно слово, бывает, все дело портит…

— Бывает… — кивнул Клещ. Он резко опустил подзорную трубу и тихо вскрикнул:

— Ведут! Через минуту выйдут за ворота, а там, глядишь, и до нас дойдут. Пошли!

Они торопливо двинулись по винтовой лестнице, она была крутая, без перил, и приходилось держаться за стены, чтобы не скатиться с нее.

Успели! Им пришлось укрыться за каменными столбами ворот, выводивших в переулок, прямо напротив штаба уланского полка. В проулке тоже располагалось несколько фур, и они создавали дополнительное прикрытие от глаз двух часовых, стоявших у калитки, ведущей к дому, где разместился штаб. Чугунная оградка церкви служила коновязью для обозных лошадей, которые, лениво отмахиваясь от оводов хвостами, жевали овес в торбах. Обозников видно не было — должно быть, ушли на добычу, шарить по русским домам.

Клещ крадучись вышел из-за столба, подобрался к ближайшей фуре и, выдернув из голенища нож, прорезал дыру в парусиновой крыше. Осторожно оглядев внутренность повозки, Клещ призывно махнул рукой и пролез сквозь дыру внутрь фуры. Надежда поспешила за ним.

Отсюда до часовых было совсем недалеко — шагов пять-шесть. Клещ убедился в этом, глянув через крохотную дырочку в парусине, прожженную, видимо, искрой от походного костра.

— Сколько человек в конвое, ты разглядел? — прошептала Надежда.

— Трое. Офицер и два солдата. Солдаты Агапа ведут под ружьем, а офицер план несет. Ну, теперь дай бог первую удачу!

— Пан начальник, — сказал Агап, заискивающе глядя на хорунжего Забелло. — Мне бы того… малую нужду справить, а?

— Цо? — вскинул брови хорунжий.

— Ну, это… того… — Агап изобразил гримасу и просипел: — Пы-с-с-с…

— А! — понял Забелло. — Ходзь до фуры, та прензей!

Агап, делая вид, что запутался в завязке штанов, мелкими шажками подошел к промежутку между фурами и, оборотясь спиной к конвоирам, нацелившим ему в спину стволы карабинов, по-прежнему якобы не мог развязать очкур.

И тут над проулком послышался заливистый, сверлящий уши разбойничий свист. Забелло отвернулся, солдаты тоже глянули в сторону…

«Бах! Бах!» — отрывисто и тяжко грохнули два выстрела. Надежда била в упор из одноствольных пистолетов. Оба улана-конвоира, отброшенные ударами пуль, плашмя повалились на пыльную мостовую. Округлившиеся глаза ничего не соображавшего Забелло успели отразить в себе страшного седобородого старика, одним махом вспоровшего парусину фуры и, словно черт, с диким воем прыгнувшего на хорунжего. Забелло выронил план, грохнулся на спину, и в ту же секунду в левый бок его словно ударила острая раскаленная молния… Агап, сам по себе упавший наземь, подхватил цилиндр с планом и, ползком проскользнув под фурой, припустил к церкви. Оба часовых вскинули ружья, целясь в Клеща, залитого кровью, которая хлестала из пробитого сердца хорунжего. Пальцы мертвеца судорожно вцепились в одежду старика, и оторвать их от себя Клещ не мог. Еще секунда — и ему влепили бы две пули, но тут из дыры, прорезанной в крыше фуры, плеснули два огненных клинка. Один часовой, пораженный в лоб, выронил фузею, схватился за голову и опрокинулся навзничь к забору, второй шарахнулся, выпалив в белый свет, но от пули увернулся и, выхватив саблю, бросился на Клеща, зычно, во весь голос взывая:

— Алярм! Аля-а-арм!

Надежда замешкалась, выдергивая второй двуствольный пистолет, а Клещ лишь в последнюю секунду сумел оторвать от себя мертвеца и с силой отшвырнуть его под ноги поляку. Улан споткнулся, шлепнулся наземь, и Клещ, невероятно прытко подскочив к упавшему, со страшной силой пнул его сапогом в подбородок.

Старик подхватил оброненную уланом саблю, юркнул под фуру и, уже выбираясь из-под нее, услышал стон Надежды. Она грузно слезла с фуры и сделала несколько нетвердых шагов, кривясь от боли. На рейтузах рдела кровь…

— Нога! — сдавленно крикнула она. — Беги, мне не уйти!

— Молчи, мать твою, черт! — прохрипел Клещ и, взвалив раненую на плечи, поволок к церкви, словно мешок. Он бежал, хотя чуял, что далеко так не уйдет, но все же сумел дотянуть Муравьеву до церкви, где, укрывшись за столбом, дожидался Агап.

— Вон трубка-то! У меня! — сообщил он, но Клеща это не обрадовало.

— Тяни ее в подвал да в подземелье! — приказал Клещ. — Да подалее во тьму, чтоб не сунулись искать. А я уж тут покуда повоюю… Ну, чешись, едрена мать, хрен тамбовский!

Первого поляка, вбежавшего в церковную ограду, Клещ осадил из пистолета. Насмерть сразу не убил, но пуля, попавшая улану в живот, отшвырнула его и заставила, скорчившись, кататься по траве. Двое ответили из-за столбов ограды, пули с визгом отрикошетили от стен храма.

Агап с Надеждой уже спустились в подвал, но Клещ не спешил за ними, опасаясь, что поляки успеют увидеть, куда он скрылся.

Из-за ограды поляки обстреливали дверь церкви, но покуда не высовывались. Несколько пуль ударили в расписную штукатурку свода, выщербив глаз на лике Иисуса. Мерзкое мяуканье, словно кошачий коготь, рвануло по нервам.

«Эх, дверь-то узковата! — подумал Клещ. — Не угляжу! Обойдут, чертовы ляхи!»

И накаркал!

Сзади из окна грохнул выстрел. Пистолетная пуля словно сдула с седой головы шапку, дюйма не хватило, чтоб зацепить. Клещ отскочил за столб.