Сейчас же ей пришло в голову нарисовать этот круг наяву. Защитить себя хотя бы в собственном доме. Примитивная, конечно, защита, да и как осуществить подобную операцию в перегороженной, заставленной мебелью квартире? Ну, пусть чисто символически.

Во встроенном шкафчике Люба нашла коробку с мелом. Начала с кухни. Мимо белой плиты «Индезит», потом стол, стиральная машинка, прихожая, железная дверь, трюмо, гостиная, стенка. Цепь замкнулась у той же плиты. Отдышалась, перекрестилась. Раздался телефонный звонок. «Волька!» – с нежностью подумала Гурская. Взяла трубку.

– Але, это Сербест.

– Кто?

– Сербест! Оглохла, что ли, Паришан?

– Я думала, тебе отрезали голову, – еле шевеля губами, пробормотала Люба.

– Слушай сюда, да? Если завтра всех денег не будет, я тебе сам голову отрежу, хорошо? Слышишь меня, Паришан? Але? Привет тебе муж твой передает, Ордохан. И еще жены его Эйре, Хеде и Сахдиа. Слышишь, Паришан?

– Слышу. – Положила трубку в оцепенении. Гоголевский круг не спас. В радостный душевный настрой словно капнули крысиного яда, и мысли заметались в голове, как отравленные, в агонии, зверьки. Это продолжалось минуту-другую. И вдруг Любу просто вывернуло наизнанку. «Да что это я?! Где я нахожусь?! Кто я?! Какая я тебе, сука, Паришан!»

В одно мгновение она превратилась в прежнюю, сильную и решительную Любку-Кремень. Быстро просчитав в уме ситуацию, поняла, что здесь ни милиция, ни братки, ни даже ФСБ не помогут.

Набила в Интернете: посольство Турции в России. Телефон консульского отдела. Набрала номер.

– Могу я поговорить с консулом? Или с тем, кто отвечает за безопасность.

– Безопасность чего?

– За безопасность вашей страны. У меня есть совершенно секретная информация о террористической группировке курдов, обосновавшейся в Москве.

Через час Любовь Гурская уже входила в особняк посольства Турецкой Республики в 7-м Ростовском переулке.

Выскочив из дома Фрусмана и застыв на крыльце, Ларчиков ощутил обвальный страх.

Он не очень боялся, когда в «Траме» «шахидка» грозила ему египетскими казнями. Все равно это было больше похоже на спектакль, на некую сценку из репертуара «Комеди клаб», выдержанную в жанре черного юмора. Как-то мимо пролетели угрозы тюфяка-курда, когда они ехали в офис. Без особых эмоций он дернул со всей компанией через черный ход, мысленно показав «фак» Сербесту. Но вот тут, затаившись в подъезде и услышав лязгающую речь Ангелины Аркадьевны, Вадим почувствовал, как страх поначалу медленно пропитал его снизу, будто дождевая вода рваные ботинки. А на улице уже быстро, со скоростью «феррари», заполнил по самую макушку.

Смерть Фрусмана – это резкое перевыполнение «плана по трупам», на все двести процентов. Лева, безусловно, был ходячим пособием по изучению человеческих недостатков: груб, вороват, скуповат, циничен, сестру родную за бабки продаст. Но в хорошие часы, чрезвычайно редкие, конечно, в нем просыпалось нечто искреннее, детское, наивное и беспомощное. Впрочем, может, он и притворялся в такие моменты, играл – некую сценку уже, скажем, из репертуара израильской команды КВН.

«Что я тут торчу, как идиот? – мелькнуло наконец в голове у Ларчикова. – Какой-нибудь пенсионер давно срисовал меня из окна!» Поднял воротник и слинял в подворотню. Пробежав несколько кварталов, отдышавшись, он набрал номер Дашки.

– Але! Это я. Фрусмана убили. Что как убили? Тебя подробности интересуют?.. Ты билеты купила? На завтра? Хорошо. Дома оставаться нельзя. Срочно собирай вещи – и свои, и мои. И в шесть я жду тебя в центре зала на «Баррикадной».

Вадим вдруг подумал, что бегство именно в Турцию – не самое удачное сейчас решение. Ведь он говорил Любке о своем желании уехать туда. И «шахидка» спокойно доложит об этом дружкам-курдам, да уже, наверное, доложила. Хотя, может, наоборот, решит: нет ничего нелепее драпать туда, где мгновенно вычислят.

Как бы то ни было, выбора нет. Уже нет. Как нет и денег, чтобы протянуть на курортах мало-мальски длительное время. Кочуя около часа по метро, со станции на станцию, заметая, так сказать, следы, Ларчиков лихорадочно соображал, где достать бабки. Коллеги, директора турфирм, за доллар удавятся, в долг не дадут, даже под бешеные проценты. Попросить, например, у Верочки? Но не исключено, что она уже знает об убийстве Фрусмана и ее вовсю трясут менты, и она сдала его: мол, из офиса Ларчиков поехал прямиком к убиенному. Есть вариант поклянчить денег у Димки Курляндцева. Конечно, Вадим увел у него лисичку, но ведь и концептуалист хренов отбивал у него Дашку. Так что счет один – один. И потом, Ларчиков столько раз давал Курляндцеву на опохмелку! Вдруг этому алкашу выделили налик на тот музей современного искусства, о котором рассказывала лисичка?

И он позвонил, находясь на «Тверской». В трубке – такой же, как здесь, истеричный хохот метро. Ничего толком не слыша, Димка прокричал, чтобы Вадим ехал в Политехнический музей, там у них какое-то собрание. До встречи с Дашкой оставалась пара часов, Ларчиков выполз на поверхность, поел во «Фрайдисе». А потом пешком направился в район Китай-города.

В Большом зале Политехнического читали стихи. Вадик знал, конечно, что раньше, в 60—70-х, это здание оккупировали любители поэзии. Здесь слушали молодых Вознесенского, Евтушенко, Ахмадулину, Рождественского, Окуджаву и других. Но в наше меркантильное время чтение стихов вслух, на публике, показалось Ларчикову таким же эпатажным актом, как, скажем, отрезание собственного носа одной художницей-экстремалкой. Вадима затащил на ту отвратительную акцию полупьяный Курляндцев. Тем не менее Ларчиков заглянул в зал.

На маленькой сцене стояла женщина, похожая на комочек шерсти, кругленькая, мягонькая, лет сорока. Заломив руки за голову – эдакая купальщица с совдеповской фотки-агитки, – она хлестко декламировала:

Поясок затянуть. Заворчать.

В клавесине

вдруг дыру провертеть

перочинным ножом.

Перед Пасхой сказать,

что весной небо сине.

После Пасхи гулять

с привокзальным бомжом.

Греться возле рекламы.

Стрелять сигареты

у ленивых качков.

И потом нахамить милой девушке,

словно из той оперетты.

А затем не спеша,

с наслажденьем курить.

Расставаться с вещами.

Пописать на «вольво».

В перестрелке убить

двух мосластых котов.

Отчего же так дико,

так грустно,

так больно?

Врач сегодня сказала:

здоров он, здоров!

Не понять мне

московского злого оскала.

Я б весь век куковала

в своей тишине.

В Монте-Карло.

Все кружится,

кружится зала.

А мы топим, мы топим