все чувства в вине.

– Какая лажа! – фыркнул Ларчиков, да так громко, что его услышали и зашикали.

Спешно ретировался. Заскочил в буфет, где жадно проглотил четыре пирожка с капустой – с утра ничего не ел. У буфетчицы спросил: есть ли тут еще какой-нибудь зал? В Малом, оказывается, и происходило сборище, о котором говорил Курляндцев.

Публика была очень странного вида. Человек пятьдесят в темных костюмах, белых рубашках и синих галстуках, похожие на печальных строителей очередной финансовой пирамиды, они практически не разговаривали между собой. Ларчиков не без труда разглядел среди них Димку – он выделялся молодостью и гладко зализанными назад глянцевыми волосами. Что он делал среди этих однояйцевых близнецов-старперов? Увидев Вадима, Курляндцев кивнул и как-то быстро отвернулся. Ларчиков попытался крикнуть ему, время для общения оставалось немного, но тут концептуалист вскочил с места и резвой депутатской походкой двинулся к трибуне. Прокашлялся и заговорил твердым, бескомпромиссным голосом. Ларчиков прислонился к стене и некоторое время завороженно слушал.

– Границы расселения этнических групп, – нещадно молол воздух Курляндцев, – как и пределы распространения видов растений и животных, определяются внешними по отношению к ним силами: почвами, климатами-ландшафтами. Сопротивлением соседей, сжитостью с родной местностью, невозможностью или нежеланием приспособляться к чужой. В то же время уже животные метят и охраняют места своего обитания. Не встречая особого сопротивления туземцев, движимый внутренними причинами, этнос может разлиться по обширным пространствам, если пейзажные преграды отсутствуют…

На этом месте зал почему-то разразился бурными продолжительными аплодисментами. С галерки даже крикнули: «Е-е-йо-хо-хо!» Переждав с удовлетворенной гримасой шум, Курляндцев продолжил:

– Но, например, борьба за выход к Балтийскому и Черному морям, где этому препятствовали сильные конкуренты, потребовала от России постоянных усилий в течение нескольких столетий. Но только обладающие слишком большой по сравнению с возможностями нативной территорией островные или не имеющие шансов на продвижение по материку популяции преодолевают водные преграды, распространяя себя на другие континенты. Предприятия, порожденные конфликтами между внутренней энергией племени, неудовлетворенностью нативного пространства и барьерами в виде сильных соседей и стихий…

С двух сторон к Ларчикову притиснулись двое мужчин в светлых костюмах. Эдакие лучики света в темном царстве. Один из них негромко спросил:

– Вы Вадим Ларчиков?

Ларчиков обернулся:

– Да, я, а что?

– Давайте выйдем, поговорим.

– На какую тему?

– Мы из убойного отдела. Капитан Сальник, а это старший лейтенант Мордасов. Вы знали такого Льва Фрусмана?

– Знал, – чуть помедлив, ответил Вадим. – А что?

– Он убит. Сейчас мы проедем в отдел, и вы нам о Фрусмане все расскажете.

Когда они втроем с некоторым грохотом пробивались к двери, Курляндцев вдруг прервал свою концептуальную речь. Ларчиков посмотрел на Димку и все понял. «Ну и сука ты, Курляндцев! – мелькнуло у него в голове. – А я ведь сколько раз тебя спасал».

В фойе, где стояли прилавки с книжками, Вадим поинтересовался у ментов:

– А надолго мы в отдел? У меня встреча важная через час.

– Надолго? Вы задержаны. По подозрению в убийстве Льва Фрусмана, – ответил капитан Сальник и усмехнулся. – Наденем наручники или так обойдемся?

В этом городке размером чуть ли не с московское Бульварное кольцо театр был нужен не больше чем космодром. Пожар, после которого остов храма Мельпомены зиял черными окнами посреди центральной площади, словно взятая немцами Брестская крепость, и смерть в пожаре при невыясненных обстоятельствах местной примадонны Лидии Масляненко окончательно убедили власти в том, что на пепелище следует воздвигнуть что-то более полезное: общественную, скажем, баню, супермаркет либо новый вещевой рынок.

Однако муж покойной примадонны, известный бизнесмен Алексей Казанцев, внезапно предложил властям театр восстановить. И, несмотря на отговоры друзей, выкупил обугленные развалины.

Пока на пепелище кипела работа, большинство коллектива разбежалось. Казанцев, став хозяином, гендиректором и главным режиссером театра, спешно набирал новый штат. Таким образом, он пригласил в труппу пятнадцать молоденьких девушек без какого-либо актерского образования, но с хорошими внешними данными и хореографической подготовкой и пятерых пластичных мужчин-танцоров.

Когда здание отстроили, редкие в городе истинные театралы были просто ошеломлены заявленным репертуаром. Ближайшие премьеры – «Укрощение строптивой» и «Отелло».

Почему Шекспир? Казанцев сошел с ума? Между собой театралы выдвигали следующую версию: в доме покойной примадонны, на самом деле весьма посредственной актрисы, видимо, имелся только один сборник пьес. Вот он и попался под руку свихнувшемуся бизнесмену. Существовала, впрочем, и другая версия: назидательный тон выбранных Казанцевым шекспировских творений был весьма полезен для воспитания его дочери Лары. Та, по слухам, прожигала жизнь в пьяных загулах и безудержном разврате. Отец под конвоем затащил дочь на сцену и стал лепить из шалавы новую примадонну.

Имея примерно такую информацию, в конце лета в бутафорско-декорационный цех театра поступил на работу Никита.

До открытия сезона времени оставалось немного – меньше месяца. Работа кипела вовсю, премьера «Укрощения строптивой» подгонялась ко дню рождения Лары Казанцевой – 20 сентября. Заведующий бутафорско-декорационным цехом Сергей Богданович плевался, получив очередной директорский заказ на производство. В заказе значились: «Кожаный баул для Петруччо – 1; жареные гуси – 13; курица свежая на вид – 7; глиняные сосуды для вина – 8…» «Миллионер хренов! – ругался старик. – Мог бы и на рынке гусей купить!» Тем не менее всю следующую неделю Никита старательно вырезал из пенопласта подобия гусиных и куриных тушек, обклеивал их материей, красил то в белый, то в желто-поджаристый цвет. Получалось аппетитно. А Сергей Богданович возился с сосудами и баулом.

За три дня до премьеры в цех забежала девушка, взглянув на которую Никита, эстет и тонкий ценитель женской красоты, просто обалдел. У нее были изумительные черные волосы, утыканные, как военная карта, соединениями шпилек и разноцветных заколок, греческие глазищи и фигурка юной Брижит Бардо. Она быстренько, по-боевому, пригласила художников на спектакль и, не попрощавшись, улизнула. «Вот воспитание, – буркнул Сергей Богданович, – ни привета, ни до свидания. Вся в отца». – «А кто это?» – поинтересовался Никита как бы невзначай. «Лариса Казанцева. Строптивая Катарина в пьесе, а в жизни – запойная пьянчужка и потаскушка». – «Что-то на запойную она не похожа, – хмыкнул начинающий художник. – Уж я-то запойных видел».

Весь город был обклеен афишами. Весьма оригинальными с точки зрения креатива. Под названием «Укрощение строптивой» красовались фотографии полуголых девиц в белом кружевном нижнем белье и в суперэротических позах. Заядлые театралы наконец-то все поняли: наделивший себя диктаторскими полномочиями Казанцев дал Шекспиру пинок под зад и поставил что-то вроде стриптиз-шоу по мотивам бессмертной пьесы. Театралы, конечно, премьерой побрезговали. Зато иномарки со всей области и прилегающих районов наглухо запрудили площадь перед храмом Мельпомены. В фойе, украшенное огромным панно с изображением двух перекрещенных охотничьих винтовок и сверкающее позолотой, входила местная элита, словно непуганое, сытое и холеное зверье…