– Зачем мы его все-таки замочили, ма? – спросил осыпавшийся. – Ведь он же хотел вернуть нам деньги.

– Das ist die Frage des Glaubens, mein kleiner.[14]

– Странно, никогда не видел, чтобы мужики плакали так, с соплями, слезами.

– Scheisse![15]

– А чё он там лепил про какое-то «золото Рейна», «золото Рейна»?

– Ruddi, das ist nur ein alter judischer Witz.[16]

Ордохан был в ярости, когда узнал, что упустили Ларчикова. Сербест, беспечно уснувший в машине, пропал где-то в районе Лосиного Острова. Паришан узнала об этом от Эйре, старшей жены Ордохана. Казнь была показательной и предсказуемой: Сербесту отрезали голову. Саму Паришан, не справившуюся с поручением, наказали тоже достаточно традиционно – сорока ударами розг. В мусульманских странах так наказывают, к примеру, за то, что надела короткую юбку или не накинула на голову платок.

Бил лично любимый муж. После экзекуции Паришан сутки лежала без движения, в забытьи, тело напоминало аквапарк, который, будучи еще Любой Гурской, она посещала в Анталии. По перекрученным трубам – от горла до пальцев ног – носились с гиканьем и визгом отдыхающие, шлепались лепешками в бассейн, а потом в районе сердца и желудка вдруг начинал работать аттракцион «Взбаламученное море», поднималась семибалльная волна, и вся кровь, казалось, вот-вот выплеснется через открытые раны (их, слава Аллаху, Паришан вовремя обработала Эйре облепиховым маслом).

В забытьи Паришан вела с кем-то виртуальную переписку. Приходя ненадолго в сознание, она вспоминала обрывки этих посланий. «Знаешь ли ты, что у мусульман по закону положено оставлять детей мужьям после развода? Причем мальчиков независимо от возраста, а девочек после семи лет?» – «Не знаю», – стучала по клавишам Паришан. «Была у мамы на работе девочка, которая в течение двух лет не могла родить. Муж ее избивал, а потом отправил обратно к родителям с приданым. Жаль было эту девочку, а она, представляешь, после всего пережитого еще и ждала, когда муж ее обратно позовет». – «А меня не жаль?» – удивлялась Паришан. «Здес дазе автобус – передня двер – музчини, средниа – зеншини, самое болще меня убивает, кагда в общественном помещении сначала места дла музчин, а зеншина где приткнотся. Хасте щодам (устала я) морално». – «Кто это? – раздраженно бьет по клавиатуре Паришан. – Пишите по-русски!!!»

И вот на этой фразе она внезапно приходит в сознание. Как жертва маньяка, после нескольких лет в чулане выведенная на свет. Будучи человеком практичным, Гурская сразу поняла, что все это время ее пичкали чем-то психотропным. В ее квартире было пусто, три жены садиста сгинули, будто комары в похолодание. Одета она была в свой любимый халат персикового цвета. Спина болела невыносимо.

Оглядываясь назад, буквально – на раны в зеркало и мысленно – в то кошмарное состояние, в котором она пребывала, Люба сделала вывод, что самой зашить эту «дыру» в один момент не удастся. Многие после такого сходят с ума, кончают жизнь самоубийством. Быть четвертой женой в гареме какого-то чурки?! И тут Люба подумала о соседе.

Сосед, Вольдемар, был психотерапевтом и принимал на дому. Пару раз Гурская обращалась к нему за помощью, когда от нее ушел биохимик. Вот с кем сейчас необходимо пообщаться! Опасливо глянув в дверной глазок, охая и постанывая, Люба осторожно вышла на площадку. Позвонила. Вольдемар, слава богу, оказался дома. Худой, в пузыристой вязаной кофте с вытянутыми локтями, он выглядел очень по-домашнему и уже одним своим видом внес некоторое успокоение в развинченную душу бывшей «шахидки». Пригласил войти, предложил мятный чай. Гурская жадно выпила три пиалы подряд – сушило, как с похмелья. И чуть погодя все психотерапевту выложила. Про аферу с паспортами курдов и гибель Геннадия Сергеевича, учителя физкультуры. Про то, как ее вычислили эти самые мусульманские братья и их предводитель Ордохан сделал ее четвертой женой в своем гареме. Как она нашла Ларчикова, подельника, и как он от нее сбежал. Как ее пороли розгами и как она очнулась наконец – во всех смыслах.

Выслушав сумбурный рассказ Гурской, Вольдемар пробормотал:

– Вот так живешь на одной лестничной клетке и не догадываешься, что в соседней квартире – чистое 11 сентября.

– Надеюсь, сегодня уже 12-е, – заметила Люба. – Но как мне с этим грузом жить, Волька?

Врач раздумывал недолго. Первым делом он дал пациентке восемь шариков страмониума – гомеопатического препарата, который снимает острую фазу невроза, но снимает плавно, мягко, не как кондовый и грубый антидепрессант. Затем в двух словах поведал соседке о своем излюбленном психологическом способе коррекции сознания. Главное в нем – заставить больного посмотреть на случившееся с положительной стороны. Несмотря ни на какие обстоятельства. Эту мысль доктор Вольдемар проводил тоже плавно, мягко, приводя чужие примеры.

Так он рассказал Гурской историю о Кондрате, у которого была сросшаяся ноздря.

– Как это? – в легкой прострации от страмониума спросила Люба.

– Правая ноздря срослась, почти не пропускала воздух.

В детстве Кондрат очень страдал от своего уродства. Зимой ноздря сильно краснела и выделялась на носу, словно мухомор в лукошке. Само собой, во дворе и в школе мальчика нещадно третировали и дразнили.

Однажды мама проболталась Кондрату, что во время беременности пыталась покончить с собой. Сохла по женатому мужчине, а он ее отверг. Закрыв плотно форточку и дверь, включила газ. Потом все-таки не выдержала, позвонила возлюбленному и стала прощаться, рыдать. Тот крикнул в трубку: «Закрой газ, дура!» Поскольку она его еще тогда сильно любила, конфорку выключила. Но успела изрядно надышаться.

Долгое время после этого Кондрат считал, что его уродство – следствие именно того маминого отравления. Обидевшись, он много лет разговаривал с матерью только по крайней необходимости. С неясными намерениями зачем-то искал отца. Вся его жизнь до двадцати одного года крутилась вокруг ноздри. Он оставался девственником, женщины, фыркая, обходили его стороной. Он хотел сделать пластическую операцию, но у него не было денег. Совершенно сломленный, на грани самоубийства, Кондрат, по рекомендации одной маминой знакомой, позвонил Вольдемару. Тот принял его, внимательно выслушал.

Ситуация была весьма запущенной и запутанной. Примерно как в рассказе Эдгара По «Убийство на улице Морг». Там есть эпизод с показаниями персонажей разных национальностей, которым невнятное бормотание и вскрикивания беглой обезьяны-«преступницы» почудились звуками человеческой речи, причем иностранной, чужой. Французу померещилось, что говорили по-испански, англичанину – что по-немецки, испанцу – что по-английски, итальянцу – по-русски и так далее.

– Между прочим, эти слуховые галлюцинации, эти интерпретационные заблуждения онейроидного типа являются первым смещающим эффектом, произведенным животным-преступником в рамках детективного произведения, – блеснул эрудицией Вольдемар. – В общем, чтобы тебе понятно было: из лепета убийцы-обезьяны родилась целая галерея фантомных иностранцев-садистов!