Существование последнего прибежища Гитлера в Антарктиде стало государственным секретом США и СССР. Тайное пребывание Адольфа Гитлера в Антарктиде вполне устраивало великие державы. Гитлер обладал массой разоблачительных материалов, которые могли дестабилизировать ситуацию в мире, и его не трогали.

В Антарктиде в срочном порядке начались „научные“ исследования. Советским Союзом и США были созданы десятки „научных“ станций: под их прикрытием образовали кольцо пунктов слежения, но полной блокады организовать не удалось. Имплозивное ядерное оружие, созданное в Новом Швабеленде, до недавнего времени позволяло сдерживать любого агрессора. Кроме того, немецкие ученые уже в конце войны разработали боевые лазеры и летающие тарелки, аппараты, использующие иные физические принципы для перемещения в пространстве. Многие открытия и разработки немецких ученых, которые достались странам-победителям, остаются засекреченными и в наше время.

По сведениям нацистов, Адольф Гитлер умер на базе в Антарктиде в 1971 году. По другим источникам, он дожил до 1982 года. Гитлер только один раз совершил поездку на Большую землю, в городок Гелиополис в предместье Каира, который расположен на острове Земелек. В 1953 году он имел встречу с Мартином Борманом и своим личным пилотом Гансом Бауэром, которого специально для этого выпустили из советской тюрьмы…

В начале восьмидесятых годов и СССР и США демонтировали пункты слежения за Швабелендом. Интерес к ледовому континенту временно угас. Это было связано с тем, что все старые нацисты вымерли, а новые, по слухам, не захотели там жить. По одним данным, Швабеленд был уничтожен самими нацистами, по другим – американцы создали на его месте базу атомных подлодок…»

На белых полях газетной вырезки красным карандашом Лева Фрусман вывел суровую резолюцию: «Хрен с ним, с Гитлером, имплозивным ядерным оружием и тарелками! Но куда, суки, золото Рейна подевали?! Искать! Как говорится, „бороться и искать, найти и не сдаваться“!»

Тут у Ларчикова зазвонил мобильник. Это была Люба Гурская, пропавшая душа.

– Привет паломникам! – крикнула она в трубку так громко, будто звонила из Нового Швабеленда, из района Земли Королевы Мод.

– Привет! Ты что, из Антарктиды звонишь? – так и ответил в шутку Ларчиков.

– Нет, я в Москве, очень надо встретиться. Прямо сейчас.

– Ну давай. А где?

– Помнишь ресторан с механическим пианино?

– Ты своим привычкам не изменяешь.

– Хм. Жду там тебя через час.

В ресторане, за столиком с оплывающей свечой, в одиночестве сидела женщина, поджигая зубочистки. Привычка Любки Гурской, но не могла же она так нелепо вырядиться: мусульманский платок-хиджаб на голове, темная кофта «северный завоз» и юбка, трухой накрывшая школярские довоенные ботинки. Чаплин, как всегда гарцующий на местном экране, выглядел поприличнее. «Шахидка» обернулась на нового посетителя, и у Вадима вырвалось:

– Люба, что за маскарад?

– Здравствуй. – Она поздоровалась сухо, пряча глаза в зеленый чай.

Затем быстро и буквально в трех предложениях рассказала о том, что произошло с ней за последнее время. Ее через столько лет нашли курды, те, кого они кинули с паспортами и визами и которые отрезали, как выяснилось, голову несчастному Геннадию Сергеевичу. Отдавать ей было нечего, пришлось выйти замуж за Ордохана, авторитетного среди курдов человека. Теперь она четвертая жена в его гареме и явилась сюда, чтобы выполнить поручение мужа. Вадиму нужно отдать все деньги плюс проценты за ущерб.

Ларчиков воспринял эту информацию достаточно спокойно, как первый похмельный глоток коньяка – приход покажет. Вяло возразил:

– Какие деньги? Откуда у меня такое бабло? Все же рухнуло в банке и, между прочим, не без твоей уж совсем вины. Я что, должен за обоих отдуваться?

Гурская подняла из чайной глубины свои глаза – это были глаза черной прокопченной рыбы, которую Ларчиков недавно видел во сне. «Блин, да что за хрень здесь творится?!» Он протянул руку к шее «шахидки», чтобы сорвать этот чертов платок, но та вдруг дико завизжала на весь ресторан. Прежняя Любка-Кремень, которую Вадим ценил за дальновидность и кутузовский склад ума, никогда бы не допустила таких шумных, привлекающих внимание, опрометчивых ходов… Мнимый коньяк наконец вставил. У Ларчикова дрогнул кадык, и он маханул из фляги уже самый настоящий «Мартель».

– Как это глупо все-таки, – сказал с вымученной улыбкой. – Такой лихой и внезапный наезд. Ты в этом платке… Неужели все так серьезно? Ну, я понимаю, ты влипла. Мы то есть влипли. Но неужели нельзя свалить куда-нибудь? Сбежать от этого… Ордохана? Что, мы раньше так не делали? Ты же не в кандалах сидишь. Вот мы с Дашкой собираемся на дачу Касыма, ну, в Турцию. Какие-то деньги у меня есть, небольшие. Поедешь с нами?

Люба ловко поправила хиджаб, ответила с задумчивой усмешкой:

– Турция, Курдистан… Это родина моего мужа Ордохана.

– Да что ты все заладила: «Ордохан, Ордохан!» – сорвался Ларчиков и осекся под гневным взглядом ресторанного халдея. Перешел на шепот: – Черт с ней, с Турцией. Можно и в Хорватию, там клево, море самое чистое, можно со временем купить домик на Адриатике, не очень дорого, я узнавал. Ну что, согласна?

– Я люблю своего мужа Ордохана. – «Шахидка» уже не отрывала от зеленого чая прокопченных глаз.

Ларчиков снова отхлебнул из армейской фляги. Конечно, неприлично пить из собственной тары в респектабельном заведении, ну да гастриту не прикажешь, как говорится. Впрочем, с регулярным пьянством пора завязывать, Вадим заметил, что с недавних пор у него после двух-трех глотков начинает резко садиться зрение. Пара глотков – и, к примеру, липовое, каллиграфически-золотое благословение патриарха на стене офиса тут же превращается в тарелку макарон. И здесь: что Чаплин на экране, что возмущенный его флягой халдей, что Любка, или как там ее сейчас… Фатима, Гюльчатай? Одна серая суповая миска.

– Ну, тогда прощай, подруга. Ты меня сама, между прочим, приучила к этим экстремальным побегам.

Ларчиков встал, любуясь последними конвульсиями догорающей свечи.

– Не стоит так уходить, – спокойным, но твердым голосом проговорила «шахидка». – Там у входа две машины. Тебя все равно не выпустят.

– Чего?!

– Вадим, Аллахом клянусь, я не хочу твоей смерти. Я вообще больше не хочу ничьих смертей. Вокруг нас с тобой и так одни трупы. Вспомни Ариэля Михайловича, своего краснодарского Искандера, Геннадия Сергеевича…

– А при чем здесь Ариэль Михайлович? – со свойственной ему дотошностью уточнил Ларчиков.

– Он умер от инсульта примерно через месяц после нашей аферы. Я сама недавно узнала.

– Значит, и Ариэль Михайлович прикрыл свою щель, – неожиданно брякнул Вадим и тут же пожалел об этом: при слове «щель» лицо высоконравственной нынче Любы Гурской передернуло, словно затвор. (А это была всего лишь невинная цитата из речи мохнатого Льва Бонифация, того самого, который часто выступал на концептуальных посиделках у Димки: «Жить надо так, как лакируют свеженастланный пол: сперва олифа, затем тонкий слой лака, поверх второй, третий, причем каждый последующий не просто покрывает поверхность более толстым слоем, но и заполняет дырочки на месте забитых гвоздей и щели, которые после первого раза остались не заделаны».)