меня неприятно все замерло в груди. Ну а подумайте сами – стою в позе одного хитинового создания с клешнями, руки и голова зажаты в колоде, абсолютно без шансов выбраться, а клятый Василек сзади к чему-то может приступать. Даже лягнуть толком не получится – цепь же. Но я на всякий случай напряг ноги, готовый ими отбиваться, и лучше сломать шею в колодке, потеряв опору. А вместо этого услышал свист, затем спину обожгло. Это вызвало неоднозначные эмоции – было очень больно, еще и поверх ожогов-то, но все же это не худший вариант. Поэтому я стиснул зубы и лишь шипел сквозь них, пока мог. После пятого удара в глазах начало плыть, ноги подкашивались, спина нестерпимо горела, но я все еще не орал. Еще пару ударов спустя наступила блаженная передышка, которую испортил Феоктист, подошедший к моему лицу и участливо поинтересовавшийся:

- Больно, милок? Это и есть искупление телом. И ты его еще не прошел. Да и не пройдешь, пожалуй, ежели молчать будешь. Ты попроси прощения у общины, за смерть брата нашего, да прими судьбу свою дальнейшую. И Христа отринь. И все кончится. И я даже лично тебе водицы колодезной принесу, слово тебе даю!

В голове гулял красный туман, но кое-как я воспринимал слова этого ублюдка. А при словах про воду, понял, что готов убить полмира за кружку воды, хоть даже и не колодезной. Полмира убить готов, а просить прощения у этих имбицилов – нет. Через прокушенные до крови губы выдавил:

- Меня мама в детстве сильнее ладошкой по жопе била. Василек, хилый ты обмудок, тебя кто учил плетями пользоваться? Машешь, как девка пятилетняя!

Если бы кто спросил меня, зачем я нарываюсь еще больше – я бы не ответил. И сил особо не было, и сам не понимал. Но соглашаться на их условия не буду точно. Я себя знаю, я и из этой жопы выберусь, и припомню. Я не злопамятный, но зло помню хорошо. Хехе. Главное, сейчас здесь не сдохнуть, но, думаю, жрец и сам этого не хочет. Он же ведь мог и меня чем-то напичкать, чтобы я податливый был, как Ксюша, но нет, этой скотине надо сломать меня. А хер ему на всю рожу, сам кого хочешь сломаю. Ну или сдохну, тоже возможно такое.

Старик с истинно отцовским укором в глазах посмотрел на меня, покачал головой и кивнул Васильку. Того дважды просить не надо было – снова засвистело и снова на мою несчастную спину посыпались удары. На этот раз я потерял счет после третьего – дальше в голове билась только одна мысль «не орать, не просить! Не просить, не орать!»

И, спустя пару веков, это все же кончилось. Но к тому времени я уже слабо воспринимал окружающую действительность. Слегка пришел в себя, когда в лицо брызнули изумительно холодной и прекрасной водой, несколько капель которой попало и в рот. Приоткрыл глаза. Я лежал на земле возле места экзекуции, на руках снова были наручники, на ногах цепь и последней деталью моего гардероба были чудом пережившие происходящее трусы. И, надеюсь, никто не будет мне предлагать надеть тот чудный костюм из мешковины – на разодранную-то спину, это похуже розог будет…

Перед глазами у меня стояли все те же – проклятый старик Феоктист, а за его спиной все остальные, уже поднявшиеся с колен. Ксюшу видно не было, но оно, наверное, и хорошо – незачем ей на такое смотреть, если она в себе. А если нет – тоже незачем. И все же, что с ней? Тьфу, вот время подумать о бабах…

- Ты силен, человече. И ты по духу воин. Нам нужны такие, как ты. И с нами ты сможешь добиться большего. Я тебе еще раз предлагаю подумать о том, зачем ты живешь и зачем ты был создан Богами. А сейчас… - И жрец на несколько секунд задумался – а сейчас каждый член нашей семьи волен сделать с тобой все, что захочет! Это будет справедливым наказанием, за потерю ими своего брата!

Толпа загудела одобрительно. Один голос выкрикнул:

- Вообще все, великий жрец?

- Кроме убийства! – Громыхнул Феоктист. – Этот человек нужен нам!

Дальше было очень больно и неприятно. Ко мне подходили, кто-то просто плевал, кто-то пинал или бил руками, нашлись изобретатели, которые сыпали на разодранную спину землю. Но я молчал, представляя, как вернусь за каждым из них… Вырежу поголовно всю деревню. До последней старухи. И ни одна гнида не умрет быстро. Я вспомню все заветы долбаного садиста Армандо из Боливии. Я заставлю рыдать от зависти на том свете Калигулу и Нерона. Но вернусь сюда. И дольше всех будет умирать сраный жрец…

Когда по ощущениям каждый житель деревни прошелся по мне раз по пять, от сладостных размышлений отвлек громкий окрик:

- Пересвет! Проводи! – Да боже ж мой, еще и Пересвет тут есть! На Руси были же и нормальные имена, что за гротеск?? И Ксюху (интересно, она принимала участие в наказании меня?), вон, переименовали уже в Аксинью. Вот у людей проблемы, поди, находить такие имена дурацкие.

Тем временем, ко мне подошел крепкий молодой парень, во вполне себе современном камуфляже, но с длинными русыми волосами, густой бородой до груди и пышными усами. Все вместе смотрелось забавно, вот только мое состояние не позволяло веселиться. Он помог мне подняться и кивком головы указал направление. Я поплелся, еле переставляя ноги и свесив голову. Шаря при этом глазами на триста шестьдесят градусов. И, проходя мимо какого-то то ли заборчика, то ли загончика, обтянутого подозрительно знакомой мешковиной, запнулся о кочку. И кубарем полетел на эту самую мешковину лицом вперед, достаточно больно приложившись. А чертова ткань оторвалась и упала колючим покрывалом на мою расхлестанную спину. В очередной раз еле удержался от крика, только выматерился негромко и забился, пытаясь выбраться из этого адского капкана. На помощь пришел конвоир, отбросив материю и снова подняв меня на ноги. Мне даже на секунду захотелось его поблагодарить, но это очень быстро прошло.

Дальше до своего зиндана я доковылял без происшествий, не произнеся ни звука. Спуск вниз дался очень тяжело - сгибаться и разгибаться было чудовищно больно, но я все же не выдал ни одного слова и минут через пять мучений уже уселся на почти