и работа вам! Таскайся теперь в эту глушь.

— Вы за меня не беспокойтесь. Ещё ночку в машине переночую и завтра уеду.

— А чего стряслось? Чего не поделили-то они?

— В этом и пытаюсь разобраться.

— Зарплата, небось, копеечная, а ночевать вон в машине приходится.

— Не жалуюсь, — встал Палашов, поняв, что они поменялись ролями, и желая прервать разговор. Дымок, лежавший под дверью, тоже подскочил и потянул в сторону мужчины чёрным носом; он-то точно знал, где этот дядька ночует, вот только заберёт эту тайну с собой в сырую землю. — Вы меня извините, Евдокия Вениаминовна, пойду я. Мне ещё с бумагами копаться. Доброй ночи!

— До свидания. Успеха вам в расследовании.

Следователь кивнул и вышел, слегка пригибая голову под дверной притолокой. На улице совсем стемнело. Командирские часы показывали девятый час. Дымок проводил его до калитки. Не так уж много нового узнал он у соседки Себровых. Почему-то пошёл он не по короткой дороге, а углом мимо домов, как будто хотел подготовиться к встрече с Милой, настроиться, что ли. Птицы уже попрятались, только невидимые кузнечики стрекотали в траве. После душного дома, его приятно овевал свежий августовский ветерок. «Курить!» Он достал сигарету и прикурил. «Какой там очередной сюрприз меня ждёт?» Он представил нежное бледное Милино лицо. «Ах, девочка… моя!» У Глуховых горел в окнах свет. «Уютный дом…» — подумалось ему. Проходя безмолвный дом Елоховых, он заметил соблазнительно торчащий между штакетин розовый цветок астры. Не удержался и дёрнул его.

XVII Конец 80-х — начало 90-х.

Евдокия Вениаминовна привычно открыла дверь и ступила в квартиру. Она пребывала в задумчивости и делала всё на автоматизме. Совершенно неожиданно под ногу попало что-то достаточно твёрдое, что тотчас выскользнуло из-под ноги, заставив потерять равновесие. Только стремительный бросок рук на стенку спас от падения. В этот миг она издала сдавленный вопль и тут же услышала возню в комнате Валерки. Переведя дух, Евдокия Вениаминовна с интересом уставилась на пол. Возле входа в их с мужем комнату лежала на боку тёмно-синяя хозяйственная сумка. Из сумки выглядывал в дефицитном целлофановом мундире батон белого хлеба, пара рогаликов тоже высунула рожки. Подальше выпрыгнул небольшой бумажный свёрток, очевидно, с варёной колбасой, а наглые любопытные апельсины раскатились по всему коридору. Один из таких любопышек и попал женщине под ногу, а теперь смиренно лежал возле плинтуса. С каких это пор Валерка стал таким хозяйственным? Помнится, сегодня она не просила его отовариться в магазине. Рядом с его ботинками стояли простенькие чёрные кожаные сапожки. «Так!»

Пока она скидывала пальто и шапку, в коридор вышел Валерка, румяный, с хитрым прищуром.

— Привет, мам.

— Ну-ну.

Она окинула сынка стремительным взглядом, цепко подмечая не застёгнутую ширинку и голое тело под наскоро натянутым болотного цвета джемпером. Она хотела спросить: «Развлекаешься?», — но промолчала. Первый раз она застукала его с девчонкой — что тут скажешь? С одной стороны, даже хорошо — мужик растёт всё-таки. С другой — не рановато ли? И времена дурные!

Валерка присел и неспешно, без суеты, даже с упрямым спокойствием начал подбирать апельсины и закидывать их в сумку.

— Чуть ноги не переломала об них… — как бы между прочим пожаловалась Евдокия Вениаминовна, мыском тапочка подталкивая сыну коварный апельсин.

— Извини. Думал, ты придёшь позже.

— На той неделе Настьку отпускала, а сегодня она меня. Ты обедал?

Валерка поднялся и, взглянув на него, мать заметила за его плечом в длинном сером свитере и серых шерстяных лосинах маленькую девчушку с крупным выпуклым лбом, вздёрнутым маленьким носом и небольшими часто мигающими глазами. Волосы тоже показались Евдокии Вениаминовне серыми. Валерка проследил взгляд матери за своё плечо и, найдя там девчушку, повернулся и подтолкнул её за талию вперёд себя.

— Мышонок, познакомься, это мама, Евдокия Вениаминовна. Мам, это Оля.

«Точно мышонок!» — подумалось женщине.

— Здрасьте, — голос у мышонка был высокий и летучий. При этом глаза старались смотреть женщине в лицо совершенно бесстрашно. Валеркины руки держали её на уровне талии, обхватив под согнутые в локтях сложенные вместе лапки. Мордочка, и особенно щёки, выдавали недавнюю их с Валеркой близость.

— Сколько ж тебе лет, Оля?

— Восемнадцать.

— Ладно, идите на кухню, обедом вас покормлю.

— Да я, наверное, пойду…

— Нечего-нечего. Ну-ка, Валер, веди девочку на кухню.

Когда молодёжь маленьким тесным составчиком развернулась и двинулась на кухню, Евдокия Вениаминовна пошла за ними и свернула в ванную вымыть руки.

На кухне они тесно сидели на табуретках и перестали шептаться, заметив её. Хлопоча по хозяйству, Евдокия Вениаминовна ненавязчиво задавала вопросы и выяснила, что сын и Оля познакомились на дне рождения Кольки Вяземцева. Оля дружила с его сестрой, а Валерка — с ним самим. Оля, как выяснилось, училась в одном с Валеркой строительном училище. Она овладевала навыками маляра-штукатура, а Валерка — умением класть кирпич, плитку, камень… Она была такая маленькая, беззащитная, тихая, скромная. У Валерки сердце защемило, когда в прихожей Вяземцевых он посмотрел на очутившийся перед ним затылок, на тоненькую беззащитную шейку. Ему захотелось проводить её. Когда проводил первый раз молчаливую и смущённую, почувствовал необходимость оберегать её. Он начал регулярно сопровождать Олю до дома. Со временем она разрешила держать себя за руку, за маленькую прохладную лапочку. Маршрут их всё удлинялся и удлинялся. Несколько раз уже Валерка заходил к Оле домой, когда родители были на работе, а бабушка уходила за пенсией, уезжала к сестре или на рынок.

Сегодня бабушка была дома и отправила Олю в магазин. Валерка, дожидавшийся у окна на лестничной площадке, вызвался идти с нею. Их отношения уже дошли до стадии невинных поцелуев перед расставанием. Что-то случилось между ними в магазине. Валерка притащил её домой, бросив сумку с продуктами в коридоре, нетерпеливо увлёк её в ещё неведомые обоим чувственные странствия. Мать застукала их, по крайней мере, явно помешала, но они не выглядели ошарашенными или разочарованными, напротив, они смотрелись близкими-близкими и очень душевными. Они молча сидели рядом и уплетали борщ, и Валерка казался матери каким-то другим, особенным, и даже красивым. Слово «красивый» никак не подходило к их семье. И она, и муж были совершенно обычными, неприметными. Пётр Михайлович