Эрик Бёрн – психиатр, разработавший трансакционный анализ, – определил несколько видов «игр, в которые играют люди» при социальном взаимодействии. Эти игры – или, по-другому, укоренившиеся поведенческие паттерны – могут выглядеть совсем безобидно, однако чаще всего они преследуют скрытые цели. В игре «Чулок» женщина поднимает ногу в присутствии других людей и замечает: «Ой, у меня чулок поехал». Такой манёвр рассчитан на то, чтобы привлечь внимание и вызывать сексуальный интерес. Описание Бёрна, по крайней мере в этом контексте, кажется несколько старомодным и относится ко временам, когда мужчины относились к женской сексуальности с недоверием и смущались данной темы. Однако человеческие существа – как женщины, так и мужчины – часто пользуются подобными приёмами (сознательно или бессознательно), чтобы поднять самооценку, продемонстрировать силу или поманипулировать окружающими.

Одна коллега рассказывала мне о пациенте – мускулистом, спортивного сложения мужчине, – который пришёл к ней на терапию, так как больше не находил свою жену привлекательной. В беседе он часто упоминал размеры своего пениса. Чтобы продемонстрировать, что хвастается он не на пустом месте, он стал приходить на сеансы в обтягивающем спортивном костюме. Больше всего ему нравилось сидеть, глубоко погрузившись в кресло и широко расставив ноги.

Набивший оскомину образ психоаналитика, сидящего подле лежащего на кушетке пациента (вне поля его зрения) и слушающего его историю, появился как раз из-за различных вариантов «чулка», имевших место в конце XIX века. Фрейд пытался по-разному переставлять своё кресло и в итоге решил, что безопасней всего сидеть возле изголовья кушетки. Некоторые его пациентки вели себя провокационно, и он хотел избежать щекотливых ситуаций. Его друг и наставник Йозеф Брейер однажды недооценил силу и значимость сексуальности пациентки и в итоге заплатил высокую цену. Фрейд не хотел повторять его ошибку.

Психоанализ начинается не с Фрейда, а именно с Брейера. Хотя данное утверждение спорно: во-первых, Брейер никогда не практиковал как полноценный психоаналитик, а во-вторых, ещё до него многие психиатры и неврологи проводили схожие терапевтические эксперименты; однако именно брейеровское лечение молодой дамы, известной как Анна О., серьёзным образом повлияло на размышления Фрейда, а задокументированный анализ её терапии, который Брейер написал многие годы спустя, создал стилистический прецедент.

Брейер был успешным врачом общей практики и медицинским исследователем. Он уже проработал приличное время в лаборатории известного психолога Эрнста Брюкке, когда однажды познакомился с Фрейдом (который был младше его на четырнадцать лет). 18 ноября 1882 года Брейер рассказал Фрейду о том, как проходит лечение Берты Паппенгейм (подруги невесты Фрейда, которая позже войдёт в историю как Анна О.). На протяжении примерно восемнадцати месяцев у неё наблюдался небывало широкий спектр истерических симптомов и поведения: головные боли, потеря слуха, кашель, косоглазие, ослабленное зрение, паралич, судороги, ритуалы чистки, туберкулёзная худоба (анорексия), гидрофобия, онемение суставов, немота, перепады настроения, тревожное возбуждение, ярость, путаное мышление, ступор, говорение исключительно на иностранном языке и попытка суицида. Порой она окуналась в прошлое и тогда, перемещаясь по дому, обходила или врезалась в переставленную мебель. Также она впадала в состояния, подобные сну, и испытывала устрашающие галлюцинации. Не было обнаружено ни одной физической причины всех этих симптомов.

Каждый вечер Берта впадала в трансовое состояние и бормотала что-то непонятное. Брейер обнаружил, что если он говорит определённые вещи – повторяет фразы, сказанные ею в течение дня, или слова, содержащие особый смысл, – то её речь постепенно становится разборчивей и оказывается, что она рассказывает историю. Истории, которые декламировала Берта, напоминали Брейеру сказки Ганса Христиана Андерсена. Когда же Берта заканчивала историю, она успокаивалась, становилась бодрой и к ней возвращалась ясность ума. Она называла эту процедуру «разговорной терапией» – термином, которым мы сегодня описываем все формы психотерапии. Исцеление, правда, было краткосрочным – через несколько дней состояние Берты начинало ухудшаться, и вскоре она снова видела галлюцинации и бормотала в трансе.

Брейер сделал терапевтический прорыв, включив в лечение Берты гипноз и извлечение на свет давних воспоминаний. Он установил, что каждый её симптом был связан с определённым травматическим событием, которые происходили, когда она ухаживала за умирающим отцом. К примеру, расфокусированное зрение и косоглазие возникали из-за воспоминаний о том, как она плакала. Иногда Берта заново переживала травматические переживания и выплёскивала эмоции, устраивая катартические театральные представления.

Через несколько лет после того, как Брейер рассказал Фрейду о Берте, Фрейд уже мог заниматься собственными терапевтическими экспериментами. Со временем двое коллег написали серьёзную работу, получившую название «Очерки об истерии», которая вышла в свет в 1895 году. Главным случаем, описанным в этой книге, является случай Анны О.: такое имя получила Берта, чтобы никто не разгадал её подлинную личность. Многие писательницы-феминистки размышляли над скрытым смыслом выбранного псевдонима. Они полагали, что палиндромное имя «Анна» символизирует разделённую на части женскую душу, а «О» – отсылка к безумию Офелии или древнему обозначению женских гениталий. Истина же куда более тривиальна: А и О – инициалы Берты Паппенгейм (Б и П), сдвинутые в немецком алфавите на позицию назад. Но не только вымышленное имя Паппенгейм требует расшифровки. Ближе к концу описания её случая Брейер делает не очень понятное признание: мимоходом он отмечает, что «не упомянуто большое количество довольно интересных моментов».

Что за моменты?

Берте был двадцать один год, она была хороша собой, небольшого роста (всего полтора метра) и обладала редким сочетанием: тёмными волосами и голубыми глазами. К тому же она была исключительно умна. Говорила на пяти языках, рисовала картины, прекрасно писала, играла на пианино и обожала Шекспира. Должно быть, Брейер чувствовал невыносимую скуку, когда возвращался домой к фрау Брейер, особенно после историй Берты и её театральных представлений. Он жил неподалёку от дома Паппенгейм и подозрительно часто навещал её. Он виделся с Бертой каждый день в течение восемнадцати месяцев, и, понятное дело, они стали очень близки. Они могли подолгу говорить на английском в присутствии других, и никто их не понимал. Берта также настояла на том, чтобы ей можно было прикасаться к Брейеру, и он дал согласие. И после смерти отца Берты именно Брейер успокоил её и уложил в кровать.

Лечение Берты было официально прекращено в июне 1882 года. Это случилось сразу же после того, как, по убеждению многих, всплыл один из «довольно интересных моментов», который Брейер решил не упоминать. Надёжность документальных источников постоянно подвергается сомнению историками психотерапии; однако эти источники включают в себя мемуары Фрейда (записанные его биографом Эрнестом Джоном) и его личную переписку. Как нам сообщают, Брейера позвали в дом Паппенгейм, где он увидел Берту в мелодраматической агонии истерических родов. В письме, которое Фрейд написал автору Стефану Цвейгу, говорится, что Берта кричала: «Я рожаю, ребёнок доктора Б. вот-вот появится». Брейер, всеми уважаемый врач общей практики с превосходной репутацией, не мог вынести подобного. Он загипнотизировал Берту, успокоил её, а затем, как пишет Джонс, сбежал «в холодном поту». Он тут же уехал с женой в Венецию на второй медовый месяц: та начала ревновать к Берте и нуждалась во внимании. У Берты всё ещё оставались различные симптомы, и Брейер передал её своему коллеге. Он надеялся, что «пациентка, которая всегда много значила для меня, будет в безопасности под твоей опекой».