– Ничего подобного, – возразил Кути и зажмурился, потому что Анжелика как раз в этот момент приклеила пластырь поверх повязки. – Его еще можно вернуть к жизни. Дионис хочет этого.

– На юг по Ван-Несс, – заявил Мавранос, и машина накренилась в правом повороте, – прямиком по 101-му шоссе, если только кто-нибудь не убедит меня, что нужно ехать куда-то еще.

– Арки! – выкрикнул Кути. – Поворачивай на Октавию! Мы не сможем выкрутиться из этой истории, пока не расплатимся полностью. Разве похоже, что все кончилось? Я что же, похож на нового короля? Его все еще можно вернуть к жизни.

– Кути, ты ведь не знаешь, что сегодня было, – сказал Пит, – а вот мы знаем. Поверь мне, уже ничего… – Он умолк, потому что Мавранос еще раз круто повернул машину направо, на Филберт-стрит, и выхлоп грузовичка раскатился на узкой крутой улице настоящим громом. – Арки! 101-е…

– Кути, послушай, – вмешался Мавранос, – если его и можно вернуть, то не в его собственное тело. Оно превратилось в скелет, который к тому же развалился.

– И не в твое тело, – добавила Анжелика, отмотав очередную полоску лейкопластыря. – Поверь, я не допущу этого ни при каких условиях. Поэтому даже…

– Нет, – сказал Кути, – так случилось бы, если бы мы все сделали правильно, тогда он вернулся бы в свое. Арки и эта тетка, Пламтри, были тут совершенно правы. Но мы повели себя неправильно, не добрались до Мамаши Плезант, чтобы она объяснила нам, что к чему, а потом я убежал… – Он хлюпнул носом. – Мамаша Плезант дала мне письмо для Крейна от Диониса, листок бумаги с какими-то латинскими стихами.

Спинка переднего сиденья дернулась, толкнув Анжелику; она обернулась и увидела, что Мавранос запрокинул раненую голову назад, не отрывая при этом взгляда прищуренных глаз от дороги впереди.

– И как же оно будет исполняться? – спросил он сиплым голосом. – А?

– Понятия не имею, – признался Кути, глядя широко раскрытыми глазами в тронутый пятнами ржавчины металлический потолок салона. – Я думаю, если все на этот раз пойдет как надо, мы все можем умереть.

– Покажи-ка это письмо, – сказал Пит.

К счастью, Кути сунул его в правый карман и сейчас смог достать, совершенно не напрягая раненый бок.

– Вот, – сказал он, вручив листок Анжелике, которая через спинку сиденья передала его Питу.

Пит медленно прочитал вслух:

ppp

Roma, tibi subito motibus ibit Amor,

Si bene te tua laus taxat, sua laute tenebis,

Sole, medere pede: ede, perede melos.

Он снова протянул листок Анжелике, а та вернула его Кути.

– Это палиндром, – задумчиво сказал Пит, покачиваясь на сиденье грузовичка, который карабкался все дальше по уходящей вверх улице. – Вернее, три палиндрома, а я не знаю латыни. – Он зевнул. – Палиндромы приманивают призраков.

– Хотелось бы знать, что это значит, – решительно сказала Анжелика.

– Думаю, прежде всего нам стоит подобрать эту леди-призрак, – вздохнул Мавранос. – А я по дороге тормозну у телефона-автомата, позвоню Нарди Дин и прочту ей записку Кути; если мы дадим ей немного времени порыться в книгах, она сумеет разгадать эту загадку. Она как раз задолжала мне одну.

Мавранос сумел приткнуть свою громоздкую машину возле винного магазина на углу Гуг и Филберт-стрит. Он переписал текст письма на обороте регистрационной карточки автомобиля и вылез, оставив машину на ручнике с работающим мотором.

Уже закрыв дверь, он просунул голову в открытое окно и сказал:

– Пит, если увидишь бирюзовый «БМВ», сразу тарань его и сматывайся. В таком случае мы увидимся в «Ли Бо» на закате. – И поплелся через площадку к магазинчику, хлопая себя по карманам в поисках мелочи для телефона-автомата, висевшего рядом с холодильником, набитым банками пива.

Он подошел к телефону, бросил четвертак в щель для монет и набрал хорошо знакомый номер дома в Лейкадии. Голос автоответчика попросил его добавить еще один доллар и тридцать центов, он нетерпеливо запихал в щель еще шесть таких же монеток, услышал гудок, а затем голос Нарди настороженно произнес:

– Алло…

– Нарди, – сказал он, – это Арки, все еще из Сан-Франциско и все еще – судя по всему – без решения.

На лбу у него выступил пот, он чуть не произнес «сотрясения». Ему хотелось потрогать затылок и спросить ее насчет статуэтки, которую она дала ему в машину. Но он решительно сказал себе: «Она этого не делала», – и вслух произнес:

– Мне нужно перевести кое-что с латыни. Возьми карандаш.

– Это значит: «И в Аркадии я…» – раздался голос Нарди Дин. – Фраза оборвана, как будто историю не закончили. Я думаю, что это сказано от лица Смерти, и получается, что Смерть еще не решила, что она будет здесь делать. Где ты это увидел?

Мавранос удивленно захлопал глазами и вдруг обнаружил, что длина шнура телефонной трубки вполне позволяет дотянуться до двери холодильника и достать оттуда банку «Курз».

– Что-что? – спросил он. – Нет, у меня подлиннее. А где это увидела ты?

Нарди Дин немного помолчала.

– Это написано на доске, которую кто-то прибил к большой сосне перед домом, у начала подъездной дорожки. «Et in Arcadia ego». А что у тебя за латынь?

– Боже! Да моя и впрямь длиннее. У тебя карандаш под рукой?

– Валяй! – сказала она.

Он поморщился, прикоснулся пальцем к петле крышки пивной банки, но вовремя заметил, что хозяин магазина смотрит на него и, без сомнения, выгонит, если он вздумает открыть банку прямо здесь.

Он медленно прочитал все три палиндрома, произнося их по буквам.

– Перевод будет готов через час, – сказала она. – Полагаю, у тебя нет телефона, на который я могла бы перезвонить?

– Нет, – ответил он. – Я сам тебе позвоню. – Он переступил с ноги на ногу и пожалел, что нельзя открыть пиво, потому что во рту у него внезапно пересохло. – Нарди, твой брат…

– Ой, Арки! – Она явно удивилась и расстроилась. – Пожалуйста, не надо!

– Я… Ну, оказалось, что я не могу. Больше. Я знаю, что он не прощает меня, но я должен спросить тебя… спросить тебя… – Он уже весь взмок. – Я должен сказать тебе, что я… сожалею об этом. – Он кашлянул, зажмурился и добавил почти небрежным тоном: – И всегда сожалел.

– Я знаю это, Арки. Не тревожься на этот счет: как бы я ни относилась к брату раньше или сейчас, я люблю тебя. – Она принужденно рассмеялась. – Я собиралась сказать: «Я все равно тебя люблю», но «все равно» здесь совершенно ни к чему: ты сделал то, что должен был сделать ради всех нас. Поэтому просто скажу, что люблю тебя.

Мавранос сообразил, что давно уже стоит не дыша, и медленно, беззвучно выпустил воздух из груди.