Эта глупость с хлебом как началась, когда Хрущев со своимикукурузными идеями оставил страну, считай, голодной, да так никак и некончалась, хотя к власти пришли новые правители, Брежнев, Косыгин и Подгорный.Очереди не исчезали. Из магазинов пропадало то одно, то другое. И цены росли.На капроновые чулки, скажем, цену сбросят, а на молоко возьмут да взвинтят! Ачто людям нужнее, чулки, которые через каждые три минуты рвутся, или молоко?

Впрочем, возмущалась очередями и всем прочим только зеленаямолодежь, вроде Иго… вроде Георгия, ну да, конечно, Георгия. Они верили вкоммунизм, который наступит, как было обещано в шестидесятом году, черездвадцать лет. «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» –так было заявлено с высокой трибуны. Те, кто постарше, доподлинно знали, чтовсякое поколение советских людей будет жить в очередях: не за хлебом, так засолью, не за солью, так за спичками, не за спичками, так за сахаром, мылом,содой, крахмалом… Возьми прейскурант любого магазина да перечисляй, пока ненадоест!

А молодые, они – да, они очередями возмущались. Как-то разАлександра Константиновна прибиралась в комнате внука, отодвинула письменныйстол, за который завалилась какая-то бумага, и нашла листок, кругом исчерканныйнебрежной рукой, так что не все и разберешь:

Царь Никита жил когда-то —

Жирно, весело, богато.

Во дворце Никита жил,

Часто речи говорил,

Часто ездил за границу

Продавать нашу пшеницу.

И куда бы ни летал,

Всем подарки раздавал.

Помогал работе всей

Зять Никиты – Аджубей.

Чтоб кормить нам всех малайцев,

Немцев, негров и китайцев,

Думал царь наш, как тут быть,

Где бы денег раздобыть.

И нашел, мы это знаем:

Сотворил огромный заем,

То есть в долг с народа брал,

А назад не отдавал.

И сказал, вы потерпите,

Облигации храните,

К коммунизму подойдем,

Снова розыгрыш введем.

Он хозяин тут и там,

Все теперь решает сам.

Сам придумал семилетку.

Приказал пустить ракетку

На далекую Луну,

Разбудил там сатану.

Стаж имел он за плечами,

Выступал везде с речами,

Жизнь хорошую сулил

И, конечно, говорил:

«Мы Америку догоним

И по мясу перегоним,

По одежде, по руде,

Будет рай у нас везде».

Царь счастливо поживал,

Коммунизма он не ждал.

А потом сам заблудился

И с вершины покатился.

Тут скорби народ-творец,

Тут и сказочке конец.

Прочитав с пятого на десятое дурацкие стишки, АлександраКонстантиновна испугалась так, как давно уже не пугалась. Сожгла бумажку в печии долго проветривала квартиру, всю выстудила (дело было зимой), пока неперестало пахнуть горелой бумагой. Хотя кто нюхать-то пришел бы? Но она отличнопомнила обыск, который учинили после ареста Шурки. В самом деле: ворошили тогдаугли в печке и нюхали, не пахнет ли горелой бумагой. С них станется…Песик-братик Шурка уже давно там, где его никакой чекист-кагэбист не достанет,а дороже внука Георгия у Александры Константиновны сейчас никого на свете небыло, при одной мысли, что он мог вляпаться в подсудное дело, кровь леденела. Вне столь давние времена и не за такое к стенке ставили!

И что с того, что в стишках издевались над властьюсвергнутой, а не действующей? Мало ли что в жизни бывает, все еще можетперевернуться. А если даже и нет, любая власть подозрительно относится к тем,кто над нею, свергнутой или действующей, издевается. Дело человека – тихосидеть или смирно стоять и с благодарностью принимать всякое деяниеправительства. А коли ты огрызаешься на правительство (плохое или хорошее –безразлично), ты человек ненадежный, даже, можно сказать, опасный. И тебя за этомогут запросто, так, на всякий случай, взять да и упечь… куда Макар телят негонял. А не гонял он их, к примеру, в Темниковский лагерь или в Пезмолаг.Памятные места для Александры Константиновны Аксаковой!

О найденных стишках она, конечно, ни звуком, ни полузвукомне обмолвилась. Подглядела в щелочку, как Георгий, разыскивая пропажу, лазилпод стол, потом под кровать, все бумажки перетряхнул и долго стоял посредикомнаты с озадаченной физиономией, но сама ходила с видом: «ничего-не-знаю!» Нуа внук, конечно, не осмелился спросить, мол, бабуль, не зачитала ли ты у менялисток с такими… э-э… пакостными стишатами? Не спросил ничего, нет. Зато надругой день Александра Константиновна зашла к Георгию в комнату – он готовилсяк сессии, читал с сонным видом «Научный коммунизм», – и сказала как ни в чем небывало:

– Смотри, что я нашла!

Сказала – и положила перед внуком тоненький сборник«Приложений к собранию сочинений Пушкина», залежавшийся среди старых книгКонстантина Анатольевича Русанова.

Книжечка была издана в 1903 году и напечатана в самомограниченном количестве экземпляров. Поэма «Царь Никита и сорок его дочерей»составляла его содержание. Сашенька, помнится, с задушевной подружкой ВарейСавельевой прочли поэму, когда обеим было по пятнадцати годков (возраст, когдателесные тайны манят неудержимо!), и мало чего поняли – в поэме все состояло внамеках и недомолвках: чего-то у царевен не было, какие-то птицы слетелись нато, что им показал гонец… Эзопов язык, слишком уж Эзопов! Потом, пожив, а главное,побыв в Пезмолаге и много, ох, много чего нам навидавшись, превратившись изСаши в Александру Константиновну, она разобрала, что к чему. Однако самоесильное впечатление на нее произвели не скабрезные намеки, а вот какоечетверостишие – написанное, как и поэма, в 1822 году, но, такое ощущение,актуальное в России во все времена:

Как узнал о том народ —

Всякий тут разинул рот,

Ахал, охал, дивовался,

А иной, хоть и смеялся,

Да тихонько, чтобы в путь

До Нерчинска не махнуть.