«Какими идиотами нужно было быть, чтобы оформлять документына еврейские фамилии! – думал он. – Мне еще повезло, а Инне… Конечно, этоделали не мы, а в Иностранном отделе, в Союзе. Конечно, никто там непредполагал, что вот так пойдут дела, конечно, думали, что… А черт их знает,что они думали! Все нормальные люди уже давно поменяли свои местечковые фамилиина русские… Интересно бы знать, скольких нелегальных сотрудников чиновникиИностранного отдела подставили таким образом, фактически обрекли на гибель…Нет, это мне ничуть не интересно! Мне интересно только, что будет с Инной.Неужели ее заберут в лагерь? Она погибнет там, у нее гипертония, больные почки,ей нужны лекарства и покой… Я буду доживать век один, если ее заберут? Некомустакана воды подать!»

Он покачнулся и грузно опустился на стул. Тотчас перед егоглазами оказался стакан, но не с водой, а наполненный чем-то красным. Сазоновмашинально взял его, залпом выпил… Это было бургундское, хорошее, отнюдь неординарное, которое однажды передали им в Компьень, а настоящее коллекционное,марочное бургундское.

В голове несколько прояснилось, он поднял взгляд и увидел,что к нему склоняется тоненькая высокая девушка с большими серыми глазами. Онабыла совсем молода, лет шестнадцати, не больше. У нее были не слишкомправильные, но прелестные черты, задорный нос, тугие русые кудри и завитушки нависках. Всем этим и, самое главное, дерзким взглядом Рита поразительно походилана своего отца, Дмитрия Аксакова – такого, каким он был в четырнадцатом году вЭнске, в трактире «Попугай!» на Рождественской улице, когда из последних силблефовал перед Данилой Ильичом Гавриловым и Инной Фламандской, пытаясь не датьим сломать его жизнь. Не удалось! Они заставили-таки Дмитрия жениться на АлександреРусановой, наследнице аверьяновских денег, на которые положили глаз большевики.Результат их усилий – его дочь, дочь Аксакова… да, Инна упоминала о ней.Называла ее «очень бойкой девицей». И в самом деле!

– Мадемуазель, – пробормотал Сазонов, – спасибо. Мадам… –Глаза его медленно переползли к Татьяне, и ей невесть почему показалось, чтоуже когда-то видела эти темно-серые глаза в очень густых, очень красивых,совершенно немужских ресницах. Хотя что за ерунда, ну где и когда она могла ихвидеть?

– Медам, мсье Ле Буа, я пришел просить у вас помощи, – снованачал Сазонов. – Вы слышали, может быть, что положение евреев в Париже нынчетяжелое: нельзя посещать кафе, нельзя покидать свою квартиру после восьмивечера, а значит, нельзя даже спуститься в бомбоубежище во время налета. Но намкак-то удавалось утаить… мы скрывали национальность моей жены. Но теперь ИннаЯковлевна боится даже из дому выйти. Говорят, людей, имеющих характернуюеврейскую внешность, могут схватить просто на улице и сразу отправить в лагерь.А уж если их происхождение подтверждено документами… Быть может, у вас естькакие-то связи… быть может, кто-то продаст фальшивые бумаги, на другое имя?Простите, мой вопрос нелеп, я понимаю, но, кроме вас, мне не к кому обратитьсясейчас!

«Сейчас, вот именно что сейчас! – подумал он с внезапной,слепой яростью. – Год назад у нас самих было как минимум по три комплектадокументов на каждого. А теперь… Черт! Я, который с легкостью мог снабдитьфальшивыми, но такими, что комар носа не подточит, бумагами любого убийцу,шпиона, диверсанта, – я ничего не могу придумать, чтобы спасти последнегооставшегося у меня близкого человека!»

– Наверное, лучше всего – уехать в провинцию, – сказал Алекси вспомнил, как четыре года назад переправлял в глубь Бургундии ДмитрияАксакова, давал ему адрес мулянского дома. Прекрасное место, но Дмитрий там незасиделся. Однако в Муляне теперь тоже немцы. – Хотя нет, что я говорю, этоплохой выход, в провинции вы будете слишком уж на виду. В Париже затерятьсялегче.

– Вы предлагаете нам перейти на нелегальное положение? –спросил Сазонов с непостижимым выражением. – В подполье, так сказать?

– Мне кто-то говорил, – пробормотала Рита, – что можетпомочь свидетельство о крещении. То есть если еврей крещен в католическую илиправославную веру, его не трогают.

– Интересно, где ты набралась таких сведений? –подозрительно посмотрел на девушку Эжен Ле Буа, а Эвелина решительно покачалаголовой:

– В католическом храме не найти человека, который выдал быфальшивую метрику. Венчать тайно – это пожалуйста, это сколько угодно, носвидетельство о крещении или хотя бы конфирмации… Исключено!

И они переглянулись с Эженом, вспомнив свое венчание,которое происходило в 1904 году в Париже при полном нарушении всех мыслимых инемыслимых законов, установленных как Богом, так и людьми. Ну что ж, история ихбрака – яркое подтверждение того, что эти законы порой не грех и нарушить!

– Значит, надо найти кого-то из православных священников, –сказала Татьяна. – Жаль, что я никого не знаю лично. Но я позвоню ИринеКореневой, вдруг она…

– А я позвоню Краснопольскому, – кивнул Алекс. – По-моему, унего могут быть самые неожиданные связи.

– Не надо никому звонить, – сказала Рита, вынимая из рукиСазонова опустевший стакан, снова подливая туда вино и опять подавая ему: –Пейте и закусите хоть чем-нибудь. Катрин, сделайте мсье сандвич с сыром!

Она заметила выражение священного ужаса, которое мелькнулона лице Эвелины, и с трудом сдержала улыбку: с точки зрения бабушки, есть сыр,положив его на хлеб, своего рода святотатство, которое могут себе позволитьтолько простолюдины. Сыр должен быть подан на особой фарфоровой доске,несколько сортов сразу, в обрамлении зелени и винограда. Его следует нарезатьнебольшими кусочками, смаковать… Таков этикет. Ну и что? Французы, например,едят дыню с хлебом. Покойная бабушка Лидия Николаевна от этого чуть ли не вобморок падала! И вообще, есть вещи поважнее этикета. Например, человеческаяжизнь.

– Не надо никому звонить, – повторила Рита. – Я знаю, ктовыдает такие свидетельства о крещении направо и налево. Это монахиня из русскойцеркви на рю Лурмель. Ее зовут мать Мария. Кроме нее, там есть священник – отецДмитрий. Фамилия его – Клепинин. У вас бумаги Инны Яковлевны с собой?

Сазонов покачал головой.

– Жаль, – вздохнула Рита. – Значит, нужно как можно скорейза ними съездить, а потом сразу – на рю Лурмель. Хотите, я поеду с вами?

– Дитя мое… – пробормотал Сазонов, и глаза его наполнилисьслезами.

«Какое счастье, – подумал Всеволод Юрьевич Юрский, – что втридцать седьмом мы все же оставили вас в живых!»

Ну да, как говорится, пути Господни неисповедимы.

– Боже мой, Рита! – пробормотала Татьяна. – Откуда ты знаешьо церкви на рю Лурмель, о матери Марии? Ты знаешь такие вещи…