только грудь сдавливало все сильнее, в ушах бухало.

Там, наверху, я разглядела Магнуса, который высматривал меня в воде.

Наверх, наверх, я справлюсь.

Наконец-то.

Я хватала ртом воздух, дыхание сбивалось, вода обжигала легкие, в носу горело, в ушах звенело, а холод пробирался в каждую клеточку.

– Видел?! – наконец выдавила я.

– О господи, – он испуганно засмеялся, – я уже начал вспоминать, как правильно спасать утопающих.

Доплыв до берега, мы вылезли из воды. Холод пробирал до костей, и мы оба дрожали.

Я отдышалась и повернулась к плотине.

– Признай – она уродливая, – потребовала я.

– Уродливая? Сейчас я бы сказал, что она опасная, – ответил Магнус.

Я подняла руку и положила ее ему на спину, чувствуя, как пальцы согреваются его теплом.

Он не шелохнулся, не обратил внимания, и тогда я прижалась к нему:

– Признай же. Она уродливая.

Он наконец-то обнял меня.

– Ладно, ладно. Отвратительная плотина.

– Все это сооружение?

– Все сооружение.

– Значит, ты все-таки в моей команде.

– А у тебя и команда есть?

– Сам знаешь, что есть.

– Тогда я в твоей команде.

Я поверила ему, невзирая на все сказанное им ранее, невзирая на то, что он явно отдалялся от меня и продемонстрировал это. Возможно, я была наивна. Но мне, наверное, хотелось верить ему, да он и не оставил выбора: он крепко обнимал меня, и я согрелась, от солнца, от его кожи, там, наверху, не было никого, кроме нас, неба, горы и тысяч литров воды. Возможно, из-за нашей ссоры день принял неожиданный оборот, однако Магнуса я все равно любила и решила, будто его слова ничего не значат, и даже попыталась выкинуть их из головы. Подумаешь, поссорились, зачем таить злобу? Помню, так я подумала. Причин опасаться нет.

А позже, когда мы лежали, прижавшись друг к дружке, запыхавшиеся и голые, на одежде, разложенной, будто лоскутное одеяло, на колючей траве, меня, помню, переполняла радость.

Когда мы зачали нашего ребенка, меня переполняла радость.

Давид

– Ты чего это так рано улеглась?

Увидев Лу в кровати, я удивился. В последние дни сил у нее прибавилось, и она отказывалась рано ложиться. А сейчас она лежала на боку в кровати, укрывшись простыней, и смотрела в сторону коридора.

Народа в ангаре почти не было. Другие его обитатели по-прежнему нежились на улице, под вечерним небом. Естественное желание, когда весь день прячешься от солнца. До меня доносились лишь тихие голоса пожилых супругов и сопенье – кто-то уже улегся спать.

Я присел на койку к Лу, но она почему-то вздрогнула и съежилась, превратившись в комок под простыней.

– Что-то случилось? – спросил я шепотом, чтобы не потревожить беседующих стариков.

– Ничего, – ответила она. Чересчур поспешно.

Я прокрутил в голове сегодняшний день. Я ходил в Красный Крест. Лу со мной идти не пожелала. Захотела остаться с Франсисом.

В Красном Кресте я ничего нового не узнал. Все по-старому. И ответ все тот же. С каждым разом поход туда давался мне все тяжелее. И тем не менее я туда ходил. А что еще мне остается?

Когда я, вернувшись, зашел за Лу, она чему-то радовалась. Они с Франсисом весело смеялись. Над чем именно, я не спросил. Не удосужился.

Затем мы отправились к лодке. Мы теперь туда каждый день ходили. Только там у меня получалось отогнать мрачные мысли. Только там я становился свободным. К тому же выбраться из лагеря приятно. За последние дни народа в ангарах прибавилось. Койки стояли повсюду. Многих новоприбывших подселяли к чужим для них людям. К счастью, нас с Лу пока оставили в покое.

Порции в столовой сократились. Я почти привык к голоду. К тому, что в желудке урчит. И все тело ныло. В голову постоянно лезли мысли про шоколад, ветчину, сало, какао со взбитыми сливками, картошку фри, масло для фритюра, утиную грудку, лазанью, паштет, свежеиспеченный хлеб, обычный свежеиспеченный хлеб с маслом.

Поговаривали, будто продукты не привозят уже неделю. Будто запасы на складах тают.

Да и атмосфера – повсюду зловонные кучи мусора, стены исписаны.

Я все чаще замечал, что люди сбиваются в группки и что-то тихо обсуждают, но только со своими.

Даже звуки в лагере изменились. Появился какой-то новый тон, неизменный, гнетущий. Грозивший в любую секунду перерасти в крик.

Но хуже всего – вода. Ее количество сократилось еще сильнее. Ни принимать душ, ни стирать больше не разрешалось. Нам давали ровно столько, чтобы хватило напиться.

Просыпаясь, я думал о воде. Выливал в рот несколько теплых капель. Берег для Лу. Я думал о воде, засыпая. Чувствуя, как пересыхает язык. Дышать я старался носом, чтобы слюна не высыхала.

Маргериту я видел нечасто. Наверное, держался от нее подальше. Или это она держалась подальше.

После той драки, после того, как Маргерита положила свою руку на мою, я поймал себя на том, что хожу по лагерю и выискиваю ее. Я, кажется, все чаще видел перед собой в очереди ее спину, слышал за углом ее голос.

Мне хотелось увидеть ее снова. И не хотелось.

Я представлял себе, что могло бы случиться. Что случилось бы, не остановись она. Если бы она провела рукой по моей. Погладила затылок, шею. Прижалась ко мне…

Но я и сегодня с ней не виделся. Мы до ужина пробыли на яхте.

Вечером Лу с Франсисом опять куда-то подевались. Она сказала, что у них какая-то особенная игра, они договорились поиграть. Лу радовалась и горела нетерпением, приятно было смотреть.

Дожидаясь ее, я сидел возле ангара вместе с Калебом и Мартином. У меня даже получилось не думать о том, какой я голодный. Мы болтали обо всем и ни о чем, дурачились.

Я и не заметил, как Лу вернулась, но она вдруг, откуда ни возьмись, возникла рядом. И улыбалась. Хитро? Да, улыбалась она хитро. И сразу же направилась сюда. А потом сказала, что ложится спать. И вот лежит и явно что-то прячет.

Я попробовал придвинуться поближе, но Лу не пускала.

– Лу?

Она не ответила.

– Лу, ты чего это придумала?

– Ничего.

Она старательно отводила взгляд.

– Ну-ка сядь.

– Нет.

Старики заговорили тише – поняли, что здесь что-то происходит.

– Лу.

– Нет! – Она яростно затрясла головой.

– Немедленно садись.

Она свернулась в клубок, словно ежик.

Я перешел к угрозам, но и это не помогло. Старики умолкли.

– Лу!

– Нет!

В конце концов я просто подхватил девчонку на руки.

Она вырывалась. Отбивалась. Но молча, беззвучно. Лишь тихо, напряженно сопя.

– Да что на тебя нашло-то? – прошептал я.

Я с силой усадил ее на мою