Работает так себе. Убеждаешься, поднявшись по Комсомольскому проспекту к Спасо-Преображенскому собору. Собор аккуратный, подновленный, квартирует в нем главная городская художественная галерея (в том числе и коллекция знаменитой пермской деревянной скульптуры). Изучаешь распахнувшийся с Соборной площади безбрежный вид на широченную Каму, на пустой противоположный берег, сворачиваешь вдоль реки направо, на Окулова, в сторону Речного вокзала (где теперь музей современного искусства PERMM), и сразу попадаешь в другой мир, дореволюционный и вообще, кажется, доисторический. На снежных брустверах узнаваемые желтые метки, и, судя по высоте, половина их принадлежит собратьям плакатного сапиенса – ну разве только в Перми большая популяция собаки Баскервилей. В десятке метров от парадной «Соборки» – череда сталинградских фасадов: выбитые окна, выщербленный кирпич. А вот и вовсе от дома осталась одна стена, на стене размашисто написано: «Здесь жили люди. Это – факт!». Дальше глухой серый забор, написано и на заборе: «Машины не ставить, просим вести себя прилично, туалет под окнами не устраивать». Не прислушиваются: ныряешь на пару минут в плотную волну аммиачного запаха и задерживаешь дыхание. Дыхание восстанавливаешь, вынырнув обратно в цивилизацию: монументальный купеческий особняк «Пермьэнерго», граненый новодел Сбербанка, на той стороне улицы Орджоникидзе – вывески: «торговый дом Мясо» и «Мужской клуб City Cats», широкий диапазон мясного товара, ага. Всё рядом в городе-миллионнике Перми, и девятнадцатый век, и девяностые годы двадцатого; от эталонной разрухи до цитаделей русского капитализма или амбиций европейского культурного мегапроекта – даже не один метафорический шаг, а несколько физических.

Интересно, думаю я, форсируя Орджоникидзе, действительно ли Курентзис уверен, что со своим музыкальным отрядом способен перекроить, перестроить эту тяжелую и плотную материю провинциального городского бытия? Да и всерьез ли намерен перекраивать и перестраивать?

* * *

– Твой переход в Пермь – это ведь часть «культурной революции»? – спрашиваю я Курентзиса еще в декабре в Бадене.

– Ну, можно сказать и так. Но это вообще не главное, главное – мне, нам предложили огромную возможность: не просто осуществить какие-то проекты, а выстроить целый комплекс, здание искусства, всерьез поменять музыкальную жизнь в городе, и не только.

– А ты часто бывал в Перми?

– Нет, вот недавно в первый раз… – пожимает плечами Курентзис.

Понятное дело: значит, вряд ли знает, сколь напряженно и неоднозначно относятся к «культурной революции» в самой Перми. То есть большинство-то пермяков не относится никак: изменений в своей жизни они не замечают. Но вот меньшинство, причастное к культуре или выделяемым на нее из краевого бюджета деньгам, разделилось яростно и полярно.

То, что начиналось как амбициозный проект сенатора Сергея Гордеева по реформированию городского пространства и строительству в Перми филиала Музея Гуггенхайма (с целью превратить Пермь в «уральский Бильбао» и туристическую мекку), за два с половиной года «революции» мутировало почти до неузнаваемости, но амбиций не растеряло. От гуггенхаймизации Перми давно отказались (хотя бы потому, что цена вопроса исчисляется сотнями миллионов, и не рублей). Теперь в планах у губернатора Олега Чиркунова, вице-премьера Бориса Мильграма, главного идеолога революции Марата Гельмана и его команды «варягов» (начиная с нового министра культуры, политтехнолога Николая Новичкова, который сменил на этом посту Мильграма, заканчивая многочисленными творческими «легионерами», импортированными из Москвы или набранными тут) – превращение Перми в место, где происходит перманентная «культурная движуха», в город, куда должны стекаться динамичные деятели искусств с идеями. А заодно – получение официального звания «культурной столицы Европы» в 2016-м: с этим планом уже ознакомлен премьер Путин, этот план революционеры намерены всерьез лоббировать на европейском уровне – даром что обычно культурные столицы выбираются из городов стран ЕС; но для Перми, лежащей вне Европы политической и на самой кромке Европы географической, могут и исключение сделать, считают они.

Пока же, говорят они, вот вам плоды революции более скромные, но очевидные. Музей современного искусства PERMM (в частично отреставрированном здании Речного вокзала) провел несколько громких выставок, начиная с нашумевшей «Русское бедное», укомплектован работами мастеров от Комара до Пригова и от Пепперштейна до Рубинштейна, и в год его посещают сто тысяч человек. Центр дизайна под водительством Артемия Лебедева разрабатывает новый облик города. Ставит пьесы в театре «Сцена-Молот» Эдуард Бояков. Проходят бесчисленные культмероприятия, высаживаются бесчисленные десанты гостей, от режиссера Лунгина до «митьков», движуха налицо.

А теперь вот еще и дирижер Курентзис, причем не один, а со своей командой: он уже перетаскивает на ПМЖ в Пермь большую часть своих оркестра и хора (и они будут существовать не вместо, а вместе с оркестром и хором Оперы), а кто-то приедет сюда жить из Москвы и Петербурга, а кто-то – и из Парижа, Берлина и Амстердама, плюс, разумеется, приглашенные оперные звезды, плюс известный продюсер и организатор музфестивалей Марк де Мони… Всё только начинается, но первые концерты Курентзиса и Ко уже проходят с аншлагом. А в недавнем общении с губернатором Чиркуновым экспансивный Теодор, говорят, практически убедил его в том, что Перми как воздух нужна и своя консерватория, которой тут тоже пока нет.

* * *

Всё это глядится очень недурно – но, как и год назад, как и два с половиной года назад, изрядная доля пермской интеллигенции ходит в махровых контрреволюционерах. То есть кто-то и не против «движухи» – но страдает аллергией на Гельмана и его «гельманоидов» и «перминаторов». А кто-то не приемлет происходящего абсолютно. Самый радикальный и харизматический голос пермской контры – Алексей Иванов, автор романов «Золото бунта», «Географ глобус пропил», «Сердце пармы», «Блуда и МУДО» – все про разные времена, но все про это место, как и парочка блестящих краеведческих нон-фикшнов вроде «Горнозаводской цивилизации», как и «Хребет России», телепроект Леонида Парфенова, в котором Иванов был соавтором и главным действующим лицом; словом, эталонный «патриот и певец своей малой родины».

С Ивановым мы пьем кофе в лобби главного пермского отеля «Урал». От разговора под диктофон он отказывается: «Зачем мне это – меня и так уже сто раз выставили дремучим ретроградом… Кроме того, я журналистам не верю, и вам, Саша, тоже не верю, уж извините: всё равно напишете, что Гельман – это здорово, а я – чудо-юдо и ископаемый почвенник… Кроме того, я уже давно всё про это сказал».

Это точно – и Иванов сказал, и его единомышленники, так что вполне можно обойтись без диктофона. Если коротко и грубо, с их колокольни всё выглядит так. Во-первых, пермская «культурная революция» – это распил денег из краевого бюджета, прямой и косвенный, через захват варягами всех командных высот и финансовых потоков. Во-вторых, никакой «пермской революции» на деле нет – есть имитация бурной деятельности, позволяющая губернатору Чиркунову поддерживать политическое реноме (а заодно прикрывать реальные проблемы в крае), а культтехнологу Гельману – эксплуатировать провинциальный плацдарм самыми колониальными методами. В-третьих, претензии на роль культурной столицы и туристического кластера – это бред и блеф, потому что никто не поедет в Пермь смотреть на современное искусство, которого и в Москве, и в Европе хоть отбавляй, а город, в котором наездами тусуются деятели культуры, вовсе не становится культурным центром, как не становится им гостиница, в номере которой сочиняет роман Хемингуэй или Набоков. В-четвертых, скоро Чиркунова попрут, Гельман катапультируется в новые угодья, и «культурная революция» пройдет, как дурной сон, оставив, однако, по себе бюджетные дыры. В-пятых, чтобы реально поднять и продвинуть Пермь, надо использовать уникальные, а не заемные ресурсы (от деревянной скульптуры до Кунгурской пещеры), надо развивать реальную инфраструктуру (дороги, отели и т. д.) и финансировать местных, а не пришлых. Точка.