непредсказуемости свободных рынков, а также воздействие этой эффективности на стабильность международных отношений.

Оглядываясь назад, в европейских формах проявления экономического, финансового и фискального кризиса несложно распознать манифестации политического протестного движения [Polanyi, 1957 (1944), Kap. 11] (рус. пер.: [По-ланьи, 2002, гл. 11]) против институализированного рыночного фанатизма внутри пространства единой валюты. Еще до недавнего времени – до назначения комиссаров Папа-демоса и Монти осенью 2011 г. – Европейский валютный союз состоял исключительно из демократических стран, правительства которых не могли или не хотели объявить войну своим реально существующим «государственным народам», которые все еще фундаментально отличаются от воображаемых моделей народов чистого учения рыночного капитализма, и провернуть их через ряд реформ, предписанных брюссельскими технократами и абстрактно рассуждающими экономистами. Как и предыдущие протестные движения, национальные государства, сплоченные под властью евро, не всегда придерживались политической корректности или экономической рациональности; в отличие от политики laissez-faire, как показал Поланьи, сопротивление общества рынку возникает спонтанно и несогласованно. Это привело к возникновению бюджетных дефицитов, государственных долгов, кредитных и ценовых пузырей в тех странах, которые не хотели двигаться в предложенном им темпе капиталистической рационализации жизненных укладов и жизненных миров и чей урезанный политический инструментарий, предназначенный для собственной защиты, не оставил им ничего кроме постепенного накапливания системных функциональных нарушений, которые уже на протяжении нескольких лет угрожают разрушить европейский союз государств и подорвать послевоенный мир между европейскими нациями.

Происходящее сегодня напоминает ожившие иллюстрации к книге Поланьи. Сопротивление народов, представленных своими национальными государствами, против подчинения собственной жизни международным законам рынка воспринимается ecclesia militans (воинствующей церковью) международной религии рынка как проблема неуправляемости, которая должна и может решаться путем дальнейших реформ подобного рода, путем давайте еще: посредством создания новых институтов, которые исторгнут последние остатки национальной способности к артикуляции и политического самоуправства из системы; с помощью рациональных стимулов, в том числе негативных – в виде денежных штрафов, призванных возместить безмолвное принятие судьбы, предопределенной рынком. Таким образом, на протяжении десятилетий жесткая экономия продолжит оставаться реальностью для простых людей в странах, которые были определены рынком как неконкурентоспособные, а «легкомысленный эксперимент» по введению единой валюты в рамках гетерогенного, мультинационального общества будет признан успешным. В конце концов, после проведения реформ нации не сразу, но согласятся с политической экспроприацией либо потому, что им не останется ничего другого, либо потому, что в ходе рыночно ориентированного неолиберального сближения они все-таки придут к рыночной рациональности и, изведав ее в достаточной степени, начнут прислушиваться.

Правда, пока в это остается только верить, потому что увидеть его воочию все еще не представляется возможным. Увидеть же можно растущее количество конфликтов между народами Европы и выяснение того, кто и сколько кому должен, с одной стороны, за реформы, с другой – за компенсационные выплаты, кто должен нести расходы за простых «маленьких» людей и кто – за «больших» и получать от этого выгоду. Тот, кто тверд в своей вере, может надеяться, что реально существующие «государственные народы» Европы когда-нибудь – а в моделях стандартной экономики, в которых время вообще не предусмотрено, «когда-нибудь» всегда означает «сейчас» – будут соответствовать свободному рынку и сольются с моделью народа, объединившись в рамках рыночной справедливости. Те же, кто не принадлежит к данной церкви, не перестанут удивляться власти иллюзий и страха перед тем, что может натворить теория не от мира сего.

ДЕМОКРАТИЯ В ЕВРОЗОНЕ?

Способна ли демократизация еврозоны привести к умиротворению конфликтов, разрывающих сегодня ее изнутри? Может ли демократия остановить центробежные силы, возникшие из-за того, что различные общества вынуждены были оказаться в одной связке общего рынка и единой валюты и тем самым лишились способности к политическим действиям? Может ли демократизация нейтрализовать линии национальных конфликтов внутри еврозоны посредством поперечных к ним линий социальных и экономических конфликтов? Многим из тех, кто надеется на решение текущих проблем европейской экономической системы путем ее демократизации, последняя представляется как силовой акт, с помощью которого одним махом были бы устранены партикуляристские барьеры, препятствующие проведению наднациональной политики в области оплаты труда, европейской социальной политики, единого трудового законодательства и режима соучастия трудовых коллективов в управлении предприятием или политики общего регионального развития [Bofinger et al., 2012].

Спекуляции на возможном могут продолжаться целую вечность, особенно если они связаны с надеждами или добровольно взятыми на себя обязательствами конструктивного оптимизма. Впрочем, можно согласиться с тем, что демократический проект для Европы, заслуживающий собственного названия, должен кардинально отличаться от проектов «политического союза», отстаиваемых такими авторитарными неолиберальными стратегами, как, например, Вольфганг Шойбле, для которого речь прежде всего идет об облегчении неолиберального «сквозного управления» для хайекианского центра управления. Избираются ли президенты комиссий или Совета ЕС народом или нет, не имеет никакого отношения к демократии, пока им – в отличие от президента ЕЦБ и Европейского суда, не говоря уже о президенте Goldman Sachs, – нечего будет сказать. Понятие «фасадная демократия» [Bofinger et al., 2012] как нельзя лучше подходит для политической системы, правовая или фактическая конституция которой сводится к обязанности держаться как можно дальше от самостоятельных устремлений рынков. Проект демократии, призванный осуществлять поручения европейского министра финансов, который, в свою очередь, призван обеспечивать обслуживание рынков и, таким образом, восстанавливать их доверие, – т. е. проект демократии, который исходит из привязки демократических вопросов к вопросам неолиберализма или даже капитализма, – не стоит усилий демократов. Все развивается исключительно в соответствии с неолиберальными желаниями, само по себе.

Кроме того, европейский проект демократии должен быть не столь утопичным, каким был рыночный проект, находящийся с 2008 г. в крайне шатком положении. Это означает, что необходимо не допустить повторения его ошибок, в частности, путем анализа экономики и общества, экономического и жизненного укладов независимо друг от друга. В действительности они неразрывно связаны между собой. Как маловероятно, что навязывание единого экономического порядка различным жизненным укладам возможно без применения насилия, так и наивно было бы ожидать, что различные экономические и жизненные уклады можно было бы привести к общему социальному и политическому порядку без всякого сопротивления с их стороны[179]. Демократия в Европе не может представлять собой институциональный проект гомогенизации: в отличие от неолиберализма, она не может не учитывать исторически обусловленные национальные различия между европейскими государственными народами, внутри которых тоже следует установить свой порядок[180]. Бельгии, давно уже зарекомендовавшей себя как национальное государство только из двух обществ, в котором тем не менее существует угроза развала из-за объединения конфликта идентичности и конфликта распределения, актуализированных фискальным и финансовым кризисом еврозоны, недавно потребовалось полтора года, чтобы суметь сформировать национальное правительство. Создатель европейской конституции должен уметь справляться с подобного рода конфликтами, правда, гораздо более масштабными и комплексными, причем занимаясь всем сразу одновременно, и