судом, если бы такой существовал, от своих платежных обязательств по отношению к рынкам; те же, кто в качестве наказания за неплатежеспособность угрожает десятилетиями жесткой экономии, должны ожидать, что их признают виновными.

Профессиональная политология склонна недооценивать политическую мощь морального негодования населения. Ей нравится пребывать в хорошо заученном безразличии, обозначаемом ею как свобода от оценок, тянуться к теориям, для которых уже не может быть ничего нового под солнцем, и относиться к тому, что она называет популизмом, по остаточному принципу и исключительно с элитарным презрением, разделяемым с властями, в объятиях которых она так страстно желает оказаться. Все это не позволяет ей обратить внимание на то, что все правители ни перед чем не испытывают такой страх, как перед гневом тех, кто чувствует себя одураченным экспертами по извлечению прибыли глобального финансового капитализма. В сложных обстоятельствах страх, вопреки бытующему мнению, может быть хорошим советчиком. То, что кризис может привести к «социальным потрясениям», остается кошмаром для всех, кто стоит на капитанском мостике, кошмаром, который не идет ни в какое сравнение с тем, что происходило на улицах до сих пор. Вероятно, за исключением событий Парижа или Турина 1968 г., память о которых еще свежа у правящих классов. Исходя из этого, случайные уличные столкновения в Афинах или глобальное движение «Occupy» – «Движение 99 %» являются хорошим началом; преувеличенная оценка этих событий банками и правительствами и страх, который они посеяли, могут многому научить.

Представление о том, что рынки должны подстраиваться под людей, а не наоборот, оценивается сегодня как безумное, но, если посмотреть на реальное положение вещей, это действительно так. Возможно, реальность могла бы получиться еще реалистичнее, если бы с завидным упрямством поднималась тема забитых каналов институционализированной демократии, – так, чтобы с этим начали считаться, равно как и с неисправимо романтическим представлением о простых гражданах, которые не должны до конца своей жизни обслуживать ожидаемые доходы от инвестиций каких-нибудь вексельных виртуозов и их экспертов по взысканиям. Сегодня оппозиции против государства консолидации не остается ничего, кроме как продолжать вставлять палки в колеса капиталистическому курсу и дискурсу жесткой экономии. Однако повышенная раздражительность и непредсказуемость «государственных народов» – распространяющееся ощущение неимоверного абсурда рыночной и денежной культуры и гротескная чрезмерность ее притязаний по отношению к жизненному миру – тем не менее является социальным фактом: он мог бы выступить в качестве «психологии» граждан наряду с рынками и так же, как они, требовать к себе внимание. Наконец, граждане тоже могут впасть в панику и начать иррационально реагировать, подобно финансовым инвесторам, при условии, что они не будут претендовать на больший «здравый смысл», чем те, даже если в качестве аргументов у них имеются не денежные купюры, а только слова и, возможно, булыжники.

Заключение

Что дальше?

Итак, нынешний финансовый, фискальный и экономический кризис – на данный момент та конечная точка, куда привела продолжительная неолиберальная трансформация послевоенного капитализма. Инфляция, государственные и частные долги были временными мерами, с помощью которых демократическая политика поддерживала видимость капитализма, приносящего рост: равный материальный прогресс для всех или даже постепенное перераспределение рыночных и жизненных возможностей сверху вниз. Однако спустя примерно десятилетие эти ресурсы были исчерпаны, бенефициары и администраторы со стороны капитала сочли, что они чересчур дороги и нуждаются в замене.

ЧТО ТЕПЕРЬ?

Может ли случиться, что магическая покупка времени с помощью современных денег – периодическое продление старых обещаний социально умиротворенного капитализма, повторяемых, словно заезженная пластинка, и уже давно не имеющих под собой никаких реальных оснований – продолжится во время великого кризиса начала XXI в. и после его окончания? Как раз сейчас, пять лет спустя после 2008 г., это и проверяется в ходе полевого эксперимента глобального масштаба. Единственный источник денег для этого в наличии – виртуальные деньги центральных банков, а главнейший авторитет для управления некогда демократическим капитализмом, наконец-то вошедшим в свою хайекианскую фазу, – руководители центральных банков. Частные денежные фабрики перестали работать, с тех пор как их заемщики окончательно увязли в долгах, и теперь они не имеют ни малейшего представления о том, на возврат каких долгов могут еще рассчитывать. Правительства блокируются парламентами и тем, что осталось от их демократических конституций: в США это делает расколотый на два полюса конгресс, использующий государственный долг как предлог для упразднения государственного управления, а в Европе за этим стоит растущее сопротивление избирателей против необоснованного требования платить по счетам за неолиберальный режим роста, от которого большинство из них ничего не получило.

Так что власть – по крайней мере, на ближайшее время – оказалась в руках Драги и Бернанке и подобных им технократов, которые получили ее благодаря все более изощренным инъекциям самодельных денег, направленным на поддержание банков и зависимых от их прибыли лиц, а также создали условия, позволяющие странам регулярно рефинансировать свои долги. Постоянно изобретаются новые схемы, чтобы оплатить новую весну кредитного капитализма, с таким треском провалившегося в 2008 г., даже если она продлится совсем недолго. Бывший исполнительный директор Goldman Sachs, ставший президентом Европейского центрального банка, с момента своего вступления в должность стремится помочь покупателям и продавцам государственных облигаций продолжать энергичную торговлю друг с другом. Осенью 2012 г. знатоки лишь присвистнули, увидев новый план ЕЦБ: выделить средства на приобретение неограниченного количества облигаций в странах с большим долгом, по фиксированной цене и за только что отчеканенные монетки, но лишь тем банкам, которые ранее (пусть всего лишь полчаса назад) уже покупали облигации у правительств этих стран. Таким образом, соблюдя запрет на прямое государственное финансирование, хотя и без должного уважения, рынки получили возможность приобрести долговые обязательства у этих стран в неограниченном количестве, скажем, за 96 % от номинальной стоимости, чтобы тут же передать их ЕЦБ за гарантированные 96,5 %.

Все же довольно сомнительно, что такие меры помогут приостановить кризис легитимности нынешнего капитализма еще на десятилетие или дольше. Многое свидетельствует о том, что приобретаемое таким образом время неизбежно будет скоротечным. Бесконечно вливая деньги центрального банка в качестве последнего средства для укрепления доверия на фоне каскада долгов, государство рискует, что и это средство перестанет работать, суть государственного самофинансирования как сделки с самим собой (попытка, достойная барона Мюнхгаузена, который за волосы вытаскивал себя из болота) станет очевидной, а центральный банк может превратиться в огромный «банк проблемных активов» с включенным электронным печатным станком. Привлечение ЕЦБ в качестве последнего прибежища чрезвычайно полюбилось правительствам, например Ангеле Меркель, для которых это было очень кстати, так как внутренние противоречия и сопротивление их национальных демократий мешали «ответственным» действиям, совершаемым в интересах финансовых рынков; с передачей правительственных дел центральному банку для правительств во многом была