И выглядел при этом таким мужественным, что я невольно залюбовалась. Да, настоящий фьорд должен уметь за себя постоять! Но все же стало немного страшно — в воздухе висело такое напряжение, от которого неизвестно, чего можно ожидать.

— Вы мне угрожаете? — презрительно бросил целитель и качнулся к противнику.

— Разве? — ответил Бруно. — Я прошу вас держаться подальше от меня и от моей девушки. И язык за зубами держать. А то у вас своих зубов может не остаться. В вашем возрасте это очень обидно.

Фьорд Кастельянос вспыхнул, как после заклинания воспламенения, и с решительным видом двинулся вперед. По всей видимости, посчитал, что в возрасте Бруно без зубов остаться не столь обидно. Во всяком случае, на его лице было написано желание оставить противника не только без зубов, но и со сломанным носом. В Бруно я верила, и все же мне не хотелось, чтобы они выясняли крепость друг друга. Фьорда Кастельяноса тоже будет жалко, если после стычки ему придется просить помощи коллег из хирургического отделения.

Больные, которые еще не закончили свой ужин, теперь совсем перестали есть — слишком интересным было зрелище. Раздавались невнятные пожелания побыстрее начать, а то болтать все могут, а вот доказать делом, кто лучше дерется, никто не торопится. Теперь я уже испугалась по-настоящему. Так испугалась, что почти закричала:

— Фьордина Каррисо!

И сразу влезла между спорщиками. Меня они бить не будут. А если кто и сможет остановить этих разбушевавшихся фьордов, так только моя наставница.

Появилась она сразу же и моментально поняла, что случилось:

— Что за безобразие здесь происходит? Больным нужен покой.

Больные разочарованно вздохнули. Наверное, подумали, что покоя у них много, а вот развлечений совсем нет.

— Этот фьорд, — презрительно кивнул Кастельянос в сторону Бруно, — приходит в отделение с антисанитарными букетами и мешает работать фьорде Кихано.

— Он не мешает мне работать, — запротестовала я. — Да и рабочее время почти закончилось. Сейчас соберу посуду, отвезу кастрюли в столовую — и совсем свободна.

— Как это — свободна? — забеспокоился Кастельянос. — А обследование?

— Да не нужно мне обследование! — Я с надеждой посмотрела на наставницу: — Правда ведь, фьордина Каррисо?

На удивление она задумалась, потом сказала:

— Сейчас ты выглядишь лучше, чем утром, и аура у тебя поспокойнее. Но мне кажется, Рамон прав и обследование не помешает.

Фьорд Кастельянос победно посмотрел на Бруно. Так, словно они уже подрались, и в хирургическое отделение отправился его бывший больной. Бруно ответил вызывающим взглядом и сказал:

— Я против того, чтобы он занимался моей девушкой. Нет, обследовать ее нужно, но кому-то другому. Вот, к примеру, вам, фьордина Каррисо.

— У заведующей отделения и без того дел много, — горячо запротестовал Кастельянос. — Я прекрасно с этим справлюсь.

— Знаю я, с чем вы прекрасно справляетесь, — выразительно сказал Бруно, выудил непонятно откуда шоколадку и вручил ее мне вместе с антисанитарным букетом. — Отныне с этим я буду справляться сам. Моя девушка в чужих шоколадках не нуждается. И в помощи того, кто ей эти шоколадки дарит, — тоже. Не доверяю я некоторым целителям…

«Целителям» он выделил так, что мне показалось, что сейчас он совсем не о лечении говорит. Но букет был таким красивым, что все мое внимание ушло на него. Я прижимала его к себе и вдыхала нежный запах роз.

— А я не доверяю некоторым пациентам, — пробурчал Кастельянос, — которые только и думают, как задурить девушке голову.

Мне показалось, что спорил он, только чтобы лицо не потерять, а сам уже смирился с поражением. Выглядел целитель таким несчастным, что почему-то захотелось его пожалеть.

— Фьорд Берлисенсис, — сказала наставница, — я пойду вам навстречу и проведу обследование ученицы сама. Но если вы ее чем-либо обидите, то…

— Фьордина Каррисо, — возмутился Бруно, даже не дав ей договорить, — за кого вы меня принимаете? У меня самые честные намерения.

Кастельянос презрительно фыркнул. Наставницу слова Бруно тоже не убедили.

— …отвечать будете передо мной, — невозмутимо продолжила она. — Хватит бедной девочке истории с женихом.

И сразу после окончания моей работы она увела меня на обследование. Мои протесты не помогли, так как Бруно встал на ее сторону и сказал, что даже если я сейчас чувствую себя хорошо, это ничего не значит, и всем будет спокойнее, когда фьордина Каррисо меня осмотрит. Я обрадовалась, что он обо мне заботится. Но как оказалось, рано, поскольку сразу, как выяснилось, что никакой угрозы моему здоровью нет, и мы покинули госпиталь, он спросил, небрежно так, между прочим:

— А что за история с женихом? Не помню, чтобы ты о ней что-то рассказывала.

И передо мной во всей красе встал вопрос — говорить или не говорить? Про его бабушку я так ничего и не успела выяснить. Вдруг мой рассказ окажется для него ударом?

— Ты тоже о своей семье ничего не рассказывал, — попыталась я зайти издали. — Вот я, к примеру, жила с бабушкой. А у тебя бабушка есть?

— Конечно, есть. Только она отдельно живет. Так что там с твоим…

— Наверное, часто к вам приезжает? — перебила я.

И тут он явственно замялся. Так явственно, что у меня ни малейшего сомнения не возникло — с его бабушкой что-то не то.

— Она не может к нам приезжать, — неохотно ответил он. — Ей нельзя из дома выходить. Дульче, да при чем тут вообще моя бабушка? Я тебя про жениха спрашиваю, а ты от ответа увиливаешь!

От ответа увиливала не только я, и мне стало ужасно интересно, почему фьордина Берлисенсис не может приезжать к собственному внуку, но по виду Бруно стало понятно, что от него подробностей не добиться. Что же такого сделала эта фьордина, что из дома ее нельзя выпускать, а магофон давать можно? Я все больше убеждалась, что Бруно никакого отношения к истории с помолвкой не имеет, а вот его бабушка…

— Дульче, ты почему молчишь?

Настойчивость Бруно была бы отличным качеством, если бы не касалась того, о чем говорить я не хотела. Но, наверное, придется. Я вздохнула и сказала:

— Была договоренность о браке с одним молодым фьордом, к которому я поехала во Фринштад. Но он мне настолько не понравился, что мы расстались прямо на вокзале.

— А что он такого сделал? — не унимался Бруно. — И почему ты оказалась на курсах медсестер, а не вернулась домой?

Мне даже вспоминать этого вокзального хама не хотелось, а уж рассказывать Бруно — тем более. А если учесть, что некрасивая история произошла при участии его родной бабушки… Он, если узнает, ужасно расстроится.

— Не буду говорить, что он сделал, — насупилась я. — Не буду, и всё. А не поехала домой, потому что сначала экспресса назад не было, а потом — денег. Вот я и решила пойти на работу. В агентстве сказали о курсах. Помогать целителям — это же так замечательно, правда?