Мой сын и Сяохэй вступили в организацию хунвэйбинов под названием «Бригада 14-го апреля». Мой сын стал командиром отряда, но из-за нас, его родителей, Сяобао разжаловали и едва не исключили. Чтобы доказать, что он окончательно порвал с нами и остался убежденным революционером, мой сын брался за самые опасные задания и всегда шел в атаку первым. Несколько дней назад его группировка вступила в бой с другим отрядом хунвэйбинов на территории университета; мой сын бросился вперед с ломом в руках, но другая сторона получила у армии винтовки… Грудь моего сына взорвалась, и он упал на землю…

Дальше Сяохэя я уже не слышал; перед глазами у меня почернело.

13

После смерти сына мы с Шень Цянь утратили всякую надежду и поседели практически в одночасье. Моя мать умерла от шока и тоски. Хотя Шень Цянь и мне еще не было даже пятидесяти, мы выглядели значительно старше своих лет. Мы сидели в нашем доме, и нам нечего было сказать друг другу.

Как мы выжили в эти черные годы, я не знаю. Мне не очень хочется вспоминать это время. Мы, словно две рыбы, выброшенные на берег, пытались смачивать жабры друг друга пеной, которая шла изо рта, но нас все равно ждала смерть от удушения.

Через год культурная революция закончилась.

Мао решил сойти со сцены, и президентом Китая стал Лю Шаоци. Работая вместе с премьер-министром Чжоу Энлаем, Лю попытался восстановить экономику и с этой целью ввел ограниченно свободный рынок, а также стал раздавать земли семьям, а не коммунам. Страна постепенно восстанавливалась, и университеты снова открыли свои двери для новых студентов. К интеллектуалам стали относиться лучше, и спустя несколько лет нас с Шень Цянь реабилитировали и уже больше не называли правыми реакционерами.

После десяти лет культурной революции преподавательский состав был в значительной степени истреблен, и на моем факультете не хватало квалифицированных преподавателей. Я пользовался уважением коллег и обладал многолетним опытом, но так как я не был членом коммунистической партии (из-за моего прошлого в политике), карьеру мне сделать не давали. Набравшись храбрости, я написал письмо властям, в котором потребовал, чтобы страна лучше использовала тех немногих интеллектуалов, которые у нее еще остались, однако ответа так и не получил.

Год спустя, когда почти все надежды во мне умерли, моя судьба вновь сделала крутой поворот: меня сделали профессором, приняли в коммунистическую партию – и, что еще более удивительно, подавляющим большинством голосов избрали деканом факультета.

Занимая высокий пост, я сумел познакомиться с некоторыми представителями интеллектуальной элиты. Однажды мне довелось беседовать с Го Можо, президентом Китайской академии наук. Он сказал мне по секрету, что премьер-министр Чжоу Энлай прочел мое письмо и приказал повысить меня в должности, не обращая внимания на мою подпорченную репутацию. Го посоветовал мне упорно трудиться и не разочаровывать премьер-министра. Чуть позже премьер-министр посетил наш университет и попросил устроить ему встречу именно со мной. Я, встревоженный подобным вниманием, поблагодарил его. Увидев мое лицо, премьер-министр рассмеялся и сказал:

– Товарищ Баошен, наша страна пытается снова встать на ноги, и нам нужно сосредоточиться на науке и технологии. Я знаю, что вы талантливый человек и вроде бы когда-то писали научную фантастику. Может, продолжите? Пусть наша молодежь снова заинтересуется наукой.

Так как и премьер-министр, и Го Можо дали мне зеленый свет, написанные мной романы были переизданы. У читателей давно не было доступа к подобным книгам, и поэтому реакция на них была ошеломляющей. Журналы начали обращаться ко мне за новыми рассказами, и в итоге я опубликовал несколько сборников. Поклонники называли меня «знаменитым писателем».

Я прекрасно знал, что эти новые истории гораздо хуже старых, но уже не смел писать на политические темы. Мои новые произведения прославляли существующий режим, не предлагая ничего нового. Но кто сказал, что этот мир справедлив? Я знал, что за оставшийся период карьеры я вряд ли добьюсь значительных успехов. Я решил воспользоваться своим влиянием, чтобы помочь талантливой молодежи, и поэтому стал активно участвовать в общественно-политических мероприятиях.

Но хорошие дни быстро прошли, и вскоре в жизни страны началась новая черная полоса. Китай провел еще одно испытание ядерного оружия, после чего Советский Союз и США снова наложили на нашу страну санкции. Возникла нехватка продовольствия, и правительство уменьшило нормы выдачи продуктов по карточкам. Улицы были переполнены голодными людьми, и поговаривали, что даже председатель Мао перестал есть мясо.

Даже тогда нам, жителям больших городов, повезло. Хэйцзы рассказывал, что в деревнях люди умирают от голода, но, поскольку подобные новости никто не публиковал и обсуждать их мы тоже не смели, никто не знал, как обстоят дела в реальности. Хотя культурная революция закончилась, политический климат был все еще очень напряженным: по слухам, после того как маршал Пэн Дэхуай посмел покритиковать официальную политику на Лушаньском пленуме, его сурово покарали.

На следующий год умерла Шень Цянь – нет, не от голода, а от рака печени. Она, жена высокопоставленного интеллектуала, могла бы получить курс лечения, который продлил бы ее жизнь, но она отказалась.

– Мы оставались вместе… все эти годы… Жизнь была такой утомительной, да? Мы как те две рыбы… из притчи даосов… вместо того чтобы не давать друг другу погибнуть на суше, может, было бы лучше… если бы мы вообще друг друга не знали и жили свободно в реках и озерах? Не печалься… Я не жалею о том, что ухожу…

Я держал ее за руку. Слезы душили меня. Я вспомнил детство: в средней школе все твердили, что мы с Шень Цянь пара, потому что нам выпало вместе делать уборку в классе, но она не нравилась мне, а я – ей. Разговаривать друг с другом мы отказывались, и поэтому работать вместе нам было очень неловко. Однажды я мыл окна, стоя на стуле, но вдруг оступился и начал падать. Она подбежала, чтобы помочь мне, и в результате я упал на нее. Когда мы ковыляли к школьной медсестре, до нас вдруг дошла вся нелепость ситуации: мы рассмеялись и стали во всем винить друг друга… Это почти забытое воспоминание теперь казалось прообразом нашей совместной жизни.

– Мне очень хочется… снова услышать ту старую песню, – прошептала Шень Цянь. – Я так давно ее не слышала. Можешь… спеть ее?

Я знал, какую песню она имела в виду: «Дождь, град или солнце» тайваньского певца Вакина Чау. В старшей школе мы постоянно ее пели. Большую часть текста я забыл и мог лишь вспомнить несколько строк про любовь, про боль и радость, которые мечты подарили нам, про сожаление. Я запел дрожащим голосом; по моему лицу текли слезы, а мой треснувший голос звучал совсем не музыкально.

Шень Цянь уже не могла издавать звуки, но все равно шевелила губами вслед за мной и погрузилась в неслышную музыку прошлого. Лучи заходящего солнца окружили ее осунувшееся лицо золотым сиянием.

Мы пели вместе очень, очень долго.

14

Голодные годы наконец завершились. Советский Союз и Китай восстановили узы дружбы, и торговля между нашими странами активизировалась. Советский Союз оказал нам большую помощь, и наша экономика стала постепенно выздоравливать. Но мне уже было почти шестьдесят, а по моим ощущениям – еще больше. Я ушел в отставку с поста декана факультета, намереваясь посвятить остаток дней написанию книг. Но меня назначили заместителем декана университета, и, кроме того, я стал членом комитета Союза китайских писателей. Меня также выбрали делегатом Всекитайского собрания народных представителей. Работать над книгами было некогда.