– Когда я был молод, у Китая было столько спутников в космосе, что я со счета сбился. У нас даже были корабли с экипажами и космическая станция. Но теперь один крошечный спутник считают удивительным достижением. Что стало с миром?

Я ничего не мог ответить. Мир моего детства, мир, который существовал когда-то, теперь казался более невероятным, чем научная фантастика. Мой отец закрыл глаза и испустил дух.

Если честно, то какие-то прорывы в технологиях были. На следующий год американцы сумели высадиться на Луне в ходе полета «Аполлона» – беспрецедентное достижение, – и звездно-полосатый флаг теперь развевался на поверхности Луны, на глазах у потрясенного мира. Это была плохая новость для Китая. Председатель Мао заявил, что Китай должен возглавить революцию стран Третьего мира против развитых стран и Советского Союза. В результате в отношениях Китая с США и Советским Союзом возникла напряженность. Кроме того, у Китая возник пограничный конфликт с Советским Союзом относительно острова Даманский, и на международной арене моя страна оказалась в полной изоляции. О том, что американцы высадились на Луне, я узнал только потому, что тайно слушал запрещенные передачи американского радио.

Два года спустя мой сын из подростка стал юношей. Его поколение отличалось от моего. Сверстники моего сына не помнили времена Дэна, его реформы и относительную открытость общества. На них постоянно обрушивался поток пропаганды, которая прославляла Мао Цзэдуна. О западной культуре они почти ничего не знали, но также не имели почти никакого представления и о традиционной культуре Китая. Они, словно фанатики, поклонялись председателю Мао и верили, что должны умереть, чтобы защитить его революцию. Они страстно заявляли, что будут сражаться до тех пор, пока не пробьют стены Кремля, пока не сровняют с землей Белый дом, пока не освободят всех людей на земле.

Моему сыну не нравилось имя «Сяобао», которое означало «драгоценный», и он назвал себя «Вэйдун», что значит «защищай Восток». Он стал хунвэйбином и захотел бросить школу и отправиться с друзьями по стране с революционными рейдами, чтобы рассказывать всем о своем бунте против властей. Нам с Шень Цянь совсем не нравилась эта мысль, но ее продвигало в массы центральное руководство. Как только мы начали возражать, наш сын достал цитатник Мао и осудил нас, словно классовых врагов. Нам пришлось его отпустить.

Никто из нас не знал, что разразится еще более страшная буря.

Движение хунвэйбинов усиливалось; юноши и девушки шли против своих учителей, называя их «реакционными учеными». В каждом вузе хунвэйбины устраивали массовые сборища под названием «собрания борьбы», на которых мучили и осуждали этих «врагов революции». Мой наставник, знаменитый профессор, который учился за границей, естественно, стал одной из их жертв, и меня привели на собрание борьбы вместе с ним. Хунвэйбины обрили каждому из нас полголовы и надели на нас шутовские колпаки; затем нам завели руки за спину и подняли их вверх, чтобы мы поклонились революционным массам. Хунвэйбины выкрикивали оскорбления нам в лицо, а моего наставника били и пытали, пока он не потерял сознание. Только тогда собрание закончилось.

Я обнял своего старого учителя и звал его, но он не очнулся. Хэйцзы помог мне доставить его в больницу, но было уже поздно: через несколько дней он умер.

Хунвэйбины не удовлетворились смертью моего наставника. Они арестовали меня и потребовали, чтобы я сознался во всех прошлых грехах: на самом деле они имели в виду мое участие в протестах на площади Тяньаньмэнь двадцать лет назад. Я вступил с ними в спор, используя приобретенные во время обучения навыки ведения дискуссий: «Я протестовал против темного пути, по которому Дэн хотел повести Китай. Мы говорили громко, писали наши заявления открыто, мы требовали установить истинную революционную демократию. Нас поддержали народные массы Пекина, обычные рабочие, которые тоже стали частью движения. Как вы можете называть такие протесты контрреволюционными?»

Хунвэйбины обладали достаточным опытом, чтобы побеждать в таких дебатах. Они не могли уличить меня и в контактах с заграницей, потому что я сжег или спрятал все, что имело отношение к Америке, и никаких доказательств моей связи с Цици не осталось. Но, скорее всего, в итоге меня спасла моя дружба с Хэйцзы.

Когда меня наконец отпустили и разрешили пойти домой, я узнал, что Шень Цянь увели революционные бунтари, которые захватили ее газету.

Оказалось, что кто-то из сотрудников газеты написал огромный дацзыбао, посвященный давнему роману Шень Цянь и Лю Сяобо. Лю Сяобо, без сомнения, был одним из худших контрреволюционеров: он заявлял, что Китай могут спасти только три века западной колонизации; он написал капиталистический опус под названием «Хартия-08»; он был абсолютно порочен и неразборчив в своих сексуальных связях. Хотя он уже умер, его влияние сохранилось. Так как Шень Цянь несколько лет была его любовницей, она наверняка знала многие из его тайн. У хунвэйбинов слюнки текли при мысли о том, что они смогут допросить одну из любовниц Лю. Они посадили ее в «коровник» – тюрьму, которую они устроили в редакции газеты, – и потребовали, чтобы она написала признание.

Шень Цянь держали под замком целую неделю и ни разу не разрешили мне ее повидать. Когда она вернулась, ее голова была полностью обрита, а руки покрыты шрамами. Она тупо уставилась на меня, словно не узнавая, но затем пришла в себя и разрыдалась. Я обнял ее.

Она никогда не рассказывала, что ей пришлось вытерпеть во время допросов, а я не спрашивал. Однако вскоре после этого многих людей, которые когда-то знали Лю Сяобо, арестовали и стали допрашивать; и, по слухам, основанием для обвинений служили показания Шень Цянь. Я знал, что не вправе упрекать Шень Цянь. В ту эпоху у нас была одна цель – выжить, а чистая совесть стала роскошью, которую мало кто мог себе позволить.

Так мы с Шень Цянь получили клеймо контрреволюционеров, и когда наш сын вернулся из революционного рейда, он узнал, что его родители – настоящие, закоренелые классовые враги. Это означало, что его самого теперь тоже будут считать запятнанным. Чтобы исправить ситуацию, он пошел в университет и повесил там дацзыбао, в которых отрекался от Шень Цянь и меня, а также перечислял так называемые «грехи», которые, по его мнению, мы совершили. На виду у всех он ударил меня по лицу и заявил, что больше не является моим сыном, а затем ушел, гордясь своей стойкостью и революционным пылом. Я тогда едва не потерял сознание от ярости.

Домой наш сын так и не вернулся. Мы несколько дней злились на него, но потом забеспокоились. Мы стали спрашивать у всех, не слышал ли кто о нем, но несколько месяцев ничего не могли узнать. Затем к нам в гости зашел Сяохэй, сын Хэйцзы, который дружил с моим сыном.

– Дядя Се… Я должен вам кое-что сообщить. Пожалуйста, сядьте.

Мне стало ясно: что-то случилось. Я сделал глубокий вдох и сказал:

– Говори.

– Вэйдун… он…

Мне показалось, что мое сердце проваливается куда-то вглубь, и перед глазами у меня все поплыло. Но я потребовал, чтобы он продолжил свой рассказ.