– Ты и правда не понимаешь, да? – усмехнулась Охотница. – То, что ты умеешь, весьма ценится. Не заблуждайся на этот счет.

– Как бы то ни было, это умение, которое я не хочу использовать, – отрезала Ангербода. В конце концов, из-за этого меня не раз убивали.

Подруги только кивнули, что удивило её. Но она знала, что её нежелание применять этот вид колдовства звучало для них разумно. Женщина была рада, что они не стали её больше расспрашивать, – в конце концов, она никогда раньше не говорила о своём прошлом ни с кем из них, и сегодня была неподходящая ночь, чтобы начинать.

– Ну, я думаю, у тебя теперь есть проблемы посерьёзнее, – продолжила Скади. – Ты не только дала Сигюн повод ненавидеть тебя, но теперь она знает, на что ты способна. Знает о твоём даре предвидения. И если она пойдёт к асам с тем, что выяснила, именно пророчество привлечёт внимание Одина больше всего.

Желудок Ангербоды ужасно скрутило при упоминании имени бога, и на неё внезапно нахлынули воспоминания о таинственном голосе во снах, о видении и о конце всего сущего.

Но, что ещё важнее, она осознала всю серьёзность ошибки, которую совершила сегодня ночью. Если то видение не было случайностью и её сыновья действительно были существами из пророчества, сражающимися против богов во время последней битвы, которую она предвидела, Один, несомненно, будет желать им смерти, чтобы обеспечить свою собственную победу.

Я едва ли не собственными руками погубила их.

Мне не следовало так поступать. Всё, что я сделала, было ошибкой.

Воспоминание о криках Сигюн принесло ей лишь мимолетное удовлетворение – зато от осознания, что она сама натворила этой ночью, Ангербоду начало тошнить.

– Как ты думаешь, сколько нам осталось так жить? – прошептала колдунья.

– Ну, – сказала Скади, передёрнув плечами, – это полностью зависит от того, как долго твой муж и его вторая жена смогут держать рот на замке.

Колдунья поджала губы.

– Значит, совсем недолго.

– Я бы не была так уверена, – возразила Охотница. – Несмотря на то что Локи – скользкий пронырливый тип, который сделает всё возможное, лишь бы спасти свою шкуру, я верю, что он любит своих детей – хотя бы потому, что так долго держал их природу в секрете, даже от Сигюн. Если он подозревал, что им может грозить опасность, и переживал за них настолько, что не сказал никому ни слова…

– Возможно, так он и представляет себе заботу о детях. Как обидно. – Гёрд вздохнула. – Но есть ещё и другая его жена. Эта богиня…

Ангербода издала сдавленный вскрик.

– Мне не следовало выходить из себя. Я должна была хотя бы попытаться быть с ней вежливой. Это всё моя вина, только моя. И теперь мои дети обречены.

– Асинья тоже не проявила вежливость. – Гёрд внезапно вспылила. – Ты вышла из себя, потому что она, глядя тебе прямо в глаза, заявила, что твои дети – чудовища. Если бы у меня была твоя сила, я бы поступила точно так же. А может, и хуже.

– Поверь мне, – мрачно сказала Ангербода. – Я хотела.

Скади покачала головой, по-прежнему не веря.

– Сигюн – хорошая женщина, и сегодня она была сама не своя. Я виню в этом Локи – если бы он подготовил её, уверена, что всё пошло бы совсем по-другому. Думаю, что ей было бы любопытно узнать о ваших мальчиках и что она была бы рада познакомиться с тобой и детьми, если бы представилась такая возможность. Я считаю, что на самом деле она не имела в виду то, что сказала, Ангербода. Я действительно так считаю.

– Но она сказала, и, что самое ужасное, мои дети тоже слышали это, – мрачно возразила колдунья, не став упоминать о том, что Локи незадолго до этого и сам назвал их чудовищами. – Сделала ли я ошибку, не предупредив, что мир может не принять их такими, какие они есть?

Никто не ответил.

– Наша жизнь казалась им нормальной, – продолжила она, и слёзы набежали ей на глаза. – И я надеялась, что всё так и останется. Я, Локи, вы двое и эти леса – это всё, что они когда-либо знали. Нужно ли мне было с самого начала поведать им, насколько они на самом деле отличаются от других? Или это было правильно – позволить им верить, что с ними всё в порядке?

Гёрд положила руку ей на плечо и сжала, не находя слов. Скади обняла за талию, и Ангербода прижалась к ней в ответ. Она не могла перестать дрожать, пока от усталости не провалилась в сон без сновидений, и пока её сознание не угасло, в нём роились мысли о Хель, Фенрире и Ёрмунганде и вопрос о том, сколько времени им осталось вместе.

«Я предотвращу грядущее, – подумала она, прежде чем окончательно уснуть. – Ради этого я пойду на что угодно».

В конце осени Ангербода забрала из тайников мешочки с зачарованными камнями и переделала заклинание, укрывавшее их обиталище. Она усилила его мощь, вложив в него всю себя, отчаянно желая, чтобы оно смогло их уберечь.

После долгих размышлений она слегка изменила детали. Раньше пещеру мог найти лишь тот, кто уже бывал в ней, то есть только трое могли приходить к ним – Локи, Скади и Гёрд. Но теперь она исправила чары таким образом, что, кроме неё и детей, только Охотница и её кузина могли возвращаться.

Она не сказала об этом детям, потому что они всё ещё переживали из-за отца, и она не видела необходимости расстраивать их ещё больше. Кроме того, отсутствие Локи, казалось, только укрепляло их мнение о том, что он считал их чудовищами. Ангербода знала, что не сможет победить, признавшись, что намеренно не допускает его к ним, или, наоборот, позволив ему вернуться и продолжать свою двойную жизнь. Это и так длилось слишком долго.

Правда ли Локи думал так, как сказал в тот день, или же нет – он это сказал. И для Ангербоды было достаточно того, что он в принципе допускал подобные мысли, пусть даже и подсознательно. Для неё подобное было неприемлемо.

Неприемлемо и необратимо.

С каждой неделей дети всё больше отдалялись от неё. Хель целыми днями просто сидела на улице с козами, остервенело работая над своим вязанием, но пряча поделку всякий раз, когда Ангербода приближалась. Фенрир, которому исполнилось почти четыре, сбегал в лес и бродил там от восхода до заката, а когда мать отчитывала его за то, что он так долго отсутствовал и пугал её, молча и без выражения смотрел на неё в ответ.

А Ёрмунганд, которому к тому времени было чуть больше года, проводил все больше и больше времени свернувшись клубочком перед очагом, по мере того как дни становились холоднее. Теперь он был в два раза длиннее, чем его мать, а в обхвате – с её талию. Змей по-прежнему не разговаривал и даже перестал произносить беспорядочные слоги, как раньше. Казалось, он сдался. И никакими уговорами Ангербода не могла добиться от него отклика, он лишь изредка шипел.

Фенрир чувствовал угрозу от огромных размеров брата, и они часто огрызались друг на друга, но не так игриво, как раньше. Однажды колдунье даже пришлось применить магию, чтобы разнять их, когда Ёрмунганд обвился вокруг волка, а тот вонзил свои клыки в хвост брата. Хель наблюдала за их кровавой стычкой, как обычно, бесстрастно, но не без проблеска мрачного веселья в больших зелёных глазах.